Рената Флори
Шрифт:
Винсент в самом деле проснулся и в самом деле не плакал, а рассматривал наклонившегося над коляской Алексея Андреевича светящимися карими глазами. Наверное, он остался доволен увиденным, потому что улыбнулся Дежневу своей серьезной улыбкой.
– Он вообще спокойный, – сказала Рената. – Серьезный, очень доброжелательный ребенок.
– Да, это я заметил. – Дежнев закашлялся. Голос его от этого прозвучал как-то глухо. – Улыбается… – Он взглянул на Ренату. – А вас что-то тревожит. Что?
Он спросил так, словно она обязана была ответить. Как ученица
Но самое смешное состояло в том, что Рената и в самом деле послушно ему ответила.
– Я растерялась, – сказала она. – Я как-то… не понимаю, что со мной происходит. С нами происходит. – Она кивнула на ребенка. – Как мне с ним быть, не понимаю.
Он слушал ее сбивчивую речь и смотрел на нее, как… Она не понимала, как он на нее смотрит.
– Вы устали, – сказал он наконец. – Опять вы ищете каких-то дурацких возвышенных причин! А на самом деле вы просто устали. Вам надо отдохнуть, и вы сразу поймете, что навыдумывали себе черт знает что. Возьмите няню, вот и все. Хотя бы на пару часов в день. Деньги я могу вам одолжить.
– Деньги у меня есть, – задумчиво проговорила Рената. – Но про няню я как-то не думала. И не замечаю я, что устала.
– Конечно, не замечаете. Потому что усталость сидит в вас слишком глубоко. Неужели вы не знали, что так бывает? Это с любым человеком может произойти, необязательно после родов, и ничего в этом нет особенного. А вас, значит, считают экстравагантной? – усмехнулся он.
Рената достала из кармана коляски бутылочку с чаем и стала поить ребенка.
– Выходит, что так, – не глядя на Дежнева, кивнула она. – Я об этом как-то не задумывалась, но вот если задуматься, то в посторонних глазах я в самом деле должна сейчас выглядеть странной.
– В нашем возрасте глупо придавать значение посторонним глазам.
– А вы? Вы разве не считаете меня экстравагантной?
– Не считаю.
– Почему?
– Видимо, потому что я не знал вас на протяжении тех лет, которые вы называете до одури обыкновенными.
Напившись чаю, Винсент принялся разглядывать листья у себя над головой. Рената повернулась к Дежневу. Он смотрел на нее тем внимательным взглядом, который она так запомнила. И который вспоминала все это время.
«Как же я не понимала, что все время его вспоминаю?» – недоуменно подумала она.
– Вы думаете, я переменилась? – спросила Рената.
«Зачем я его об этом спрашиваю? – мелькнуло у нее в голове. – Кто сказал, что он вообще должен об этом думать?»
– Почему бы и нет? – пожал плечами Дежнев. Голос его прозвучал так невозмутимо, словно он вот именно думал об этом постоянно и потому нисколько не затруднился с ответом. – Наивно считать, что все перемены происходят в молодости. С возрастом их, может, случается не так много, но они куда более разительны. До неузнаваемости, – задумчиво добавил он.
Что означали его слова, вот эти, про неузнаваемость, Рената не поняла. Ей показалось, что он относит их не к ней, а к себе самому.
Винсенту надоело разглядывать листья. Он сморщил нос, собираясь
– А как вы меня нашли? – вдруг сообразила она.
– Позвонил Виталику Мостовому, узнал ваш адрес. Позвонил в вашу дверь и понял, что вас нет дома. Ну а догадаться, что в жаркий летний день вы гуляете с ребенком в ближайшем парке, не составляет большого труда. Никакой сердечной интуиции для этого не надо. Достаточно обычной логики.
Эти слова – про отсутствие сердечной интуиции – почему-то ее задели. И тон, которым они были произнесены, тоже. Хотя это был его обычный холодноватый тон.
– Может, мне его на руки взять? – вдруг спросил Дежнев. – По-моему, он собирается зареветь.
Ей казалось, что он не смотрит в сторону ребенка. Но, оказывается, и смотрел, и замечал, что тот собирается делать.
– Пожалуйста, – пожала плечами Рената. – Возьмите, если хотите. Он в подгузнике.
Алексей Андреевич взял Винсента на руки ровно в ту минуту, когда он выплюнул соску и открыл рот для решительного крика. Оказавшись у Дежнева на руках, кричать он, правда, передумал.
– Странно, что он плачет. Есть ему еще вроде бы рано, – сказала Рената.
– Скучно ему стало лежать, вот и решил заплакать.
На губах Алексея Андреевича мелькнула улыбка – неуловимая, не меняющая его лица.
– Но он никогда раньше не скучал, – упрямо возразила Рената.
– Раньше не скучал, а теперь стал скучать. Если уж наши с вами жизненные потребности меняются, то его тем более.
Дежнев держал ребенка не так, как обычно держат мужчины – никакой опаски или хотя бы неловкости в его движениях не было. Рената вспомнила, что и тогда, во время ее родов, он не выказывал страха. Только руки у него немного дрожали, когда ребенок выпал ему на ладони.
От этого воспоминания, такого неловкого и так некстати пришедшего, она покраснела и рассердилась.
– У вас есть дети? – спросила Рената.
– Есть. Дочь.
– Большая?
– Взрослая.
Это и без вопросов было понятно, что у него есть семья. Он не производил впечатления мужчины, который на пятом десятке живет в одиночестве. Вот в нем-то точно не было ничего такого… Экстравагантного!
– Нам пора домой, Алексей Андреевич, – сказала Рената. Дежнев внимательно посмотрел на нее. Ей показалось, что разлет его бровей стал еще резче, чем прежде. – Нам с Винсентом.
– Проводить вас?
– Да нет, не надо. Вы ведь, наверное, машину рядом с парком оставили?
– Да.
– Ну и зачем же вам ходить туда-сюда? Спасибо, что навестили.
Дежнев положил ребенка в коляску. Тот сразу же возмущенно заплакал.
– Все-таки он, наверное, есть захотел, – сказала Рената. – Пора ему уже овощи давать. Он ведь искусственник, им можно пораньше. До свидания, Алексей Андреевич.
– До свидания.
Его прощанье она услышала уже на ходу. Не оборачиваясь, Рената торопливо шла по аллее к выходу из парка. Слезы подступали у нее к глазам, хлюпали в горле.