Ренегаты
Шрифт:
– Ладно, слушай. Самар – поисково-штурмовая группа инсектоидов, – скучным голосом объясняет Костыль, – обычно состоит из пяти-семи особей. Тлинкл-разведчик, два-три ворфа, это особи-уничтожители, одного ты видел, пара бауэров, что-то вроде маленьких живых танков, и капестанг, командир группы. На самом деле полноценным мыслящим существом является только он, все остальные – это его оружие.
– И что, их так сложно остановить? Инсектоиды – это же значит насекомые? Ну, хитин там, жвалы, педипальпы всякие…
– Инсектоидами их прозвали за внешнее сходство с
– В смысле? А какие?
– Ты что, биолог? Разбираешься в сортах небелковых форм жизни? Какая, на хрен, разница, что у них внутри? Живой остался – и радуйся…
Я пожимаю плечами. Костыль еще явно не отошел после всей этой ночной заварушки.
В замке гремит ключ, открывается дверь. Заходит мрачный пограничник, ставит на пол у двери медный кувшин с водой.
– Твари, – бросает он.
– Да вообще, – поддерживаю я разговор. – Дрянь такая…
– Вы – твари, – цедит пограничник. – Из-за вас шесть пацанов полегло…
– А эти?..
– Иди на хер!
Дверь с грохотом закрывается. За окном темно. Я вспоминаю мертвый взгляд тлинкла, и меня передергивает от отвращения.
Свеча зол как черт. На его небритой щеке красуется запекшаяся царапина, волосы на голове обожжены.
– Через час прилетит самолет из Марине, – говорит он, глядя на нас. Взгляд такой тяжелый, что пригибает к земле. – Я не знаю, что вы сделали, на кого работаете и какая у вас цель, но если бы не приказ из Штаба, я бы это обязательно узнал. Поняли, утырки?
Мы молчим – а что тут скажешь? Пока нас вели из изолятора в административное здание, мы успели увидеть, что тюрьма практически полностью разрушена, забор с той стороны сгорел, а на плацу лежат шесть накрытых брезентом трупов. Поодаль, тоже накрытый, глыбится мертвый инсектоид – из-под брезента торчит жуткая закопченная клешня.
– И еще, – продолжает Свеча. – Не дай Боже вам когда-нибудь попасться мне и моим парням – на ленточки порежем! Это не угроза, это приговор. Считайте, что он уже приведен в исполнение, просто отсрочен. Лучше вам, козлы тихушные, вешаться самостоятельно – и на Земле достанем! Григ!
Появляется здоровенный парняга в дорогом пустынном камуфляже.
– Эвэй! Мит юр хед! – с чудовищным акцентом приказывает Свеча.
– Донт ворри, сэр! – зловеще кивает Григ и, схватив нас за руки, выволакивает в коридор, по дороге награждая увесистыми пинками.
– Сука цэрэушная! – ругается Костыль, получает мощную затрещину и затыкается.
Взлетно-посадочная полоса расположена в сотне метров от базы. Это обычная луговина, на которой скошена вся трава, собранная в такие привычные русскому взору стога, что у меня на мгновение сердце екает – ну прямо Калужская область!
Конвой у нас – как у Че Гевары, человек тридцать. Погранцы идут с автоматами наготове, поодаль едет отчаянно тарахтящий броневичок, распространяющий вокруг едкий спиртовой выхлоп. Такие тарантайки я не раз видел в Хеленгаре и здесь, в Клондале.
Григ, возглавляющий шествие с ручным пулеметом наперевес, поднимает руку. Мы останавливаемся, и я понимаю, что из-за тарахтения броневика не услышал звук самолетных двигателей. В разрывах среди низких облаков мелькает темный силуэт, а минутой спустя самолет уже бежит, подпрыгивая, по взлетке.
Это самый странный летательный аппарат, который я видел в своей жизни. У него два крыла, соединенных фюзеляжем. Одно находится спереди и внизу, второе, снабженное вертикальными килями в виде шайб, – на хвосте, и оно выше. Таким образом, самолет напоминает формой букву «Н» с сильно вытянутой горизонтальной палочкой. Насколько я знаю, ничего подобного на Земле никогда не делали, это местная, центрумовская разработка – или технологии из какого-то другого мира.
– Тандемное крыло, – говорит Костыль, замечая мое удивление. – Не видел таких?
– Даже во сне.
– Такая схема удобна при взлете и посадке на коротких площадках. Летает тоже неплохо, а вот с маневренностью – беда. Что-то там с тангажем происходит на каких-то углах атаки. Что смотришь, как коза на новые ворота? Я в авиации ни бельмеса, просто слыхал кое-что. – Костыль сплевывает.
У самолета два толкающих винта, большие неубирающиеся шасси навроде велосипедных и застекленная кабина на носу. По сравнению с пограничными бипланами Южного Центрума это просто летающий гигант – он имеет метров пятнадцать в длину и примерно такой же размах крыльев. Наши транспортные Ан-26, пожалуй, поменьше будут.
Судя по вырывающимся из хвостовой части струям пара и характерному частому стуку шатунов, пропеллеры крутит паровая машина. Я в Интернете читал, что на Земле были паровые самолеты, в США в тридцатые годы они даже работали на пассажирских линиях, так что тут как раз ничего удивительного нет, но вот во всем остальном прилетевший за нами борт – это нечто.
Когда самолет останавливается, подходим ближе. Посреди фюзеляжа откидывается дверца, вниз спускается решетчатый трап с поручнями. Затянутый в кожу пилот – или механик? – приветливо машет нам рукой. Григ салютует ему по-американски, отдав честь с отмахом, и кричит:
– Флай нау?
– Ес, – кивает летун. – Шип зе годс!
Мне, несмотря на весь драматизм ситуации, становится смешно. Полиглоты, ядрена мать!
– Летс гоу! – Григ указывает стволом пулемета на трап. Нас подталкивают в спину.
– Быстрее, быстрее! – торопит механик уже по-русски. – К Долгому озеру фронт подходит!
– Уот ис зе «фронт»? – не понимает Григ.
– Атмосфера, – машет руками летун. – Рейн, рейн, гоу уэйн!
– А, райен! – кивает пограничник. – Андестенд. Я понимайт. Гуд лак!