Рентген строгого режима
Шрифт:
– Что читаешь, старина? – поинтересовался я.
– Роман Александра Дюма «Черный тюльпан», – любезно ответил он.
А с другим дневальным мы встретились через много лет в Литве, куда мы с Мирой ездили по приглашению правительства Литвы в 1959 году. В какой-то глухой деревушке нам сказали, что в ней живет крестьянин, который много-много лет просидел в лагере в Воркуте. Мы встретились и начали выяснять отношения.
– Вы были в нетях? – спросил я.
– Был, десять лет.
– А где припухали?
– В Воркуте, на шахте «Капитальная»
– В каком бараке жили?
– В одиннадцатом, Горнадзора.
Это же мой барак! И тут, вглядевшись, мы узнали друг друга... Вот было смеху-то...
Наш 11-й барак был привилегированным, в нем жила лагерная «аристократия»,
В длинные зимние вечера сколько мы пересказали друг другу невыдуманных историй...
Сергей Михайлович Шибаев до ареста занимал пост главного инженера группы шахт в Донбассе, получил двадцать пять лет за «вредительство». В Воркуте генерал Мальцев назначил его главным инженером одной из шахт и за отличную работу сбросил ему десять лет срока. В 1948 году Мальцев был отозван в Москву, а в Воркуте организовали Речлаг, и Шибаев снова стал рядовым заключенным, но уже в спецлаге, и досиживать свой срок ему пришлось в бригаде Проектной конторы. Шибаев был высокого роста, с очень приятной русской внешностью, всегда предельно вежлив, спокоен и улыбчив. В Воркуте Шибаев считался одним из лучших горных инженеров комбината «Воркутауголь», и к нему частенько приходили группы вольных инженеров для консультаций. Сам он предпочитал в конторе ничего не делать, не чертил и не считал, сидел за пустым столом, как-то странно поджав под себя на стуле ноги. Все сотрудники конторы – вольные и заключенные – относились к Шибаеву с большим уважением. Много вечеров и ночей мы провели рядом, рассказывая тихим голосом страницы из наших жизненных книг...
Как-то в один из вечеров неожиданно выяснилось, что у нас есть очень близкие общие знакомые. Моя бабушка со стороны отца, Софья Васильевна Боровская, жила все годы в Новом Петергофе и дружила с семьей крупного горного инженера по фамилии Детер. Самого Детера расстреляли раньше других, еще в 1935 году, а его семья, жена и дочь, поселилась в доме рядом с домом моей бабушки. Дочь Детеров – Танечка, очень милая чернявенькая девушка, была настоящим вундеркиндом, она блестяще училась в Ленинградском университете, прекрасно танцевала и занималась в балетной школе, свободно говорила и писала на нескольких европейских языках, и мой отец решил, что Танечка будет мне прекрасной женой. Стали меня усиленно сватать, но я уперся, просто из ишачьего упрямства (одно из свойств моего характера). Я почему-то решил, что Таня умнее меня, а если говорить откровенно, она мне не нравилась... Так вот оказалось, что Шибаев и Детер были близкими друзьями еще со школьной скамьи, а Танечку Сергей Михайлович знал еще с пеленок. Мы долго молчали пораженные...
С другой стороны вплотную к моей кровати находилось ложе Василия Константиновича Михайлова, здоровяка с бычьей шеей, известного балагура, заводилы и острослова. Посадили Васю еще в 1937 году за то, что в графе национальность во время паспортизации в 1934 году написал «грек», и в самом деле его далекие предки еще во времена Екатерины II переселились из Греции на Дон, где и жили как помещики. Все его родичи давно забыли Грецию и греческий язык, но Вася из упрямства решил вернуться в лоно своей нации. Его родители и родственники кляли Васю на чем свет стоит, предупреждали, что его дурь плохо кончится, они знали нашу Родину... Правда, Вася все же успел закончить Механический институт, а после защиты диплома его послали заканчивать «второй институт», сроком на десять лет.
В 1936 году «родной отец» решил посадить в лагерь всех иностранцев, считая, что среди них могут быть и шпионы, и чтобы не искать каждого врага в отдельности, решил посадить всех, что и было
Дальше через проход стояла кровать Игоря Александровича Березовского, ведущего инженера сантехнического отдела Проектной конторы. Посадили Игоря во время войны, но за что, он никогда не рассказывал, обмолвился только, что носил капитанские погоны. Игорь был интеллигентом в лучшем смысле этого слова, но несколько суховат, сдержан, почти никогда не смеялся и вообще держался особняком. Помоему, Игорь никак не мог примириться со своей судьбой, друзей в лагере у него не было. После развала лагерей Игоря выпустили и реабилитировали, но он почему-то остался жить в Воркуте, стал пить, заболел скоротечной чахоткой и вскоре умер, не сумев, видимо, ни понять, ни простить…
Около дверей в моем ряду, у самой стенки, – место старшего нарядчика лагеря Паши Эсаулова. Это был здоровенный, огромный донской казачина и, вопреки общему мнению о казаках, весьма веселого и добродушного нрава. В лагере, среди заключенных и каторжан, старший нарядчик имевший самый высокий административный чин, держал в руках все нити управления работой заключенных. Паша мог послать того сюда, того туда или вообще никуда не посылать. В лагерях эта должность была чрезвычайно опасной. Блатные воры в законе во всех лагерях требовали к себе особого отношения, они не работали, но питание, причем «бацильное», требовали неукоснительно. Если старший нарядчик этих требовании не обеспечивал, блатные резали его немедленно, и это все нарядчики знали. Но сверху на нарядчика жало начальство, включая и оперов всех рангов и мастей, вот попробуй, покрутись между двумя бритвами... Однако Пашка крутился, к нашему удивлению, и был жив и здоров, всегда весел и с нами был в прекрасных отношениях. Но до поры до времени...
Напротив моей койки через широкий проход спали Миша Сироткин, Валентин Мухин и Илларий Цейс – архитектор из Ленинграда, он умудрился попасть в Большой дом на Литейном во время блокады, в 1943 году, и конечно, из-за своей немецкой фамилии. К удивлению Иллария, его в Большом доме не били и не мучили, просто Особое Совещание определило ему десять лет содержания в лагере строгого режима, и Илларий был благодарен органам за гуманное обращение – могли ведь и шлепнуть...
В том же ряду спали Бруно Иванович Мейснер, Юрий Иванович Шеплетто, Иван Матвеевич Гарасев и другие зыки.
Каждое утро ровно в 7 часов дневальный открывает дверь в секцию и громко вопит: «Подъем!» Вслед за воплем начинается кряхтение, сопение, чертыхание, шум постепенно усиливается, если кто-либо не просыпается – сосед толкает его рукой, тормошит, несмотря на беззлобную ругань, потом слышен первый смех Бруно Мейснера, и наконец все встают и один за другим идут в туалет мыться. Почти все моются холодной водой до пояса. Пока мы приводим себя в порядок, наш бессменный бригадир Юра Шеплетто каждому на тумбочку кладет пайку хлеба и маленький белый талончик на питание. Бриться не надо, нас бреют в бане машинкой раз в десять дней, поэтому мы всегда ходим небритые. После мытья все облачаемся в черные одинаковые бушлаты и шапки-ушанки и идем в столовую завтракать. На завтрак всегда одно и то же блюдо – овсяная каша на воде с шариком витамина. После завтрака не спеша направляемся к вахте, и когда собирается вся бригада – все вместе проходим на территорию шахты, после тщательного шмона, конечно. Ступив на территорию шахты, кучкой поднимаемся вверх по дороге метров триста, справа от дороги, недалеко от главных стволов и шахткомбината, стоит старый, вросший в землю барак – это и есть филиал Проектной конторы, наше рабочее место... Входим, раздеваемся, расходимся по своим рабочим местам, и начинается всеобщий мощный утренний перекур, курят все, и только махорку в газете, кто с самодельным мундштуком, а кто просто держит самокрутку в пальцах, поэтому у всех пальцы коричневого цвета.