Репетиция Апокалипсиса
Шрифт:
Даша улыбнулась его смущению и вышла с книгой в коридор.
— Привет! — радостно сказала она в соседней палате, ещё не глянув на пациента. А когда посмотрела на улыбающегося Серёжу, то вскрикнула. При этом испугались оба — и мальчик, и Даша. Серёжа, конечно, испугался Дашиного состояния. А за них обоих, в свою очередь, испугался прибежавший на крик Даши Пантелей.
— Что случилось? — спросил он.
— Это — Серёжа… — сказала сквозь слёзы Даша.
— Совершенно верно, это Серёжа. Он никому не может сделать больно. Он тебя обидел?
— Это мой брат. Мой младший брат. — В подтверждение
— Это мой младший брат Серёжа Болотин, — повторила Даша. — Он погиб с родителями…
— Я не гиб! — возмутился Серёжа. — И я Есенин. Меня в честь Есенина назвали! Он стихи писал! Хорошие!
— Не может быть. Ему тоже было пять лет! — причитала Даша.
— А мне и есть! И я не был! Я есть! Папа на буровой, а мама исчезла!
Пантелей наблюдал эту сцену в растерянности и сострадании. Даша вдруг успокоилась и даже стала улыбаться.
— У тебя сестрёнка есть?
— Нет.
— А почему, думаешь, я ношу на груди твою фотографию?
— Ты — моя сестрёнка? — никто не знает, почему дети вдруг легко и быстро принимают новые условия игры. Впрочем, эти условия устраивали их обоих.
— Я твоя сестрёнка. Меня зовут Даша.
— Ты родная?
— Ну, конечно, родная. И ещё у нас бабушка есть. Баба Галя.
— Бабушка? Баба Галя? Папа говорил, что одна бабушка умерла, а другая… А другая злая и сбежала от нас в Германию.
— Это он, наверное, про тёщу так.
— Тёща — это кто?
— Это мама твоей мамы.
— Ага, это та бабушка.
— Наша бабушка не злая. Она строгая, но добрая.
— Разве так бывает?
— Бывает.
— Она к нам придёт?
— Она здесь. Это она картошечку с тушёнкой и лучком делала. Тебе вкусно было?
— Да. А сказку мне ты почитаешь или бабушка?
— Я.
— А вот эти дядя с тётей у тебя, — Серёжа показал пальчиком на медальон, — они твои мама и папа?
— Мои.
— Но ведь они другие. Не мои.
— Это ничего. Я всё равно твоя сестрёнка.
— Правда?
— Ну правда же… Дядя Пантелей, подтверди.
— А… Э-м… Э… — и Пантелей послушно покивал. В этот момент он уже сам не понимал, где правда и какая правда сейчас нужнее.
— Ты сказки принесла?
— Угу. Вот сейчас начнём с самой первой и будем тысячу и одну ночь читать.
— Ух ты…
— В некотором царстве, в некотором государстве…
5
Посреди ночи бесовская сила подбросила Михаила Давыдовыча на топчане. Он буквально подпрыгнул, широко открыл глаза и осмотрелся. Понял, что уснул в каморке Макара, и мысленно выругался. Сколько они вчера попробовали дорогого алкоголя? Впрочем, неясную, но всё же хоть какую-то картину можно было составить по количеству початых бутылок текилы, коньяка, виски и ещё какой-то очищенной серебром водки. Зашли, что называется, напоследок в магазин. Потом Михаил Давыдович вспомнил Аню и очень пожалел, что не утащил её в свою квартиру, а позволил идти с этим правильным до изжоги воякой. Ещё этот, — Михаил Давыдович с ухмылкой посмотрел на спящего
Ночь и день, похоже, превратились в ленту Мёбиуса. Белая ночь и серый день — близнецы. Во всяком случае — двойняшки. Другое дело, что ночь почему-то женского рода, а день мужского. Тут можно было пофилософствовать, накрутить, так сказать, онтологических страстей или что-нибудь на тему влияния апперцептивности на сенсорную картину окружающей действительности. Хотя действительности ли? Эх, пропало звание академика…
В стоялом воздухе явственно припахивало сероводородом. Михаил Давыдович брезгливо поморщился и направился к допотопному деревянному строению, на котором бессмысленно было писать «М» и «Ж», потому как дверь была одна.
— Каменный… нет, деревянный век! — сказал Михаил Давыдович и сам порадовался своему остроумию.
Избавив организм от лишней жидкости, профессор с видом начальника решил прогуляться по кладбищенским аллеям, проведать старых знакомых, попробовать голос — пошалить ораторским искусством. Настроение у него было прекрасное, страхи отступили, нервы не шалили, свежий алкоголь приятно обжигал нутро, и неугомонная натура требовала хоть какой-то деятельности и удовольствий. Город мёртвых не возражал, напротив, Михаилу Давыдовичу казалось, что лица с овальных фотографий на памятниках, а то и высеченные на монолитах, смотрят на него с надеждой и обожанием.
— Ну что, жмурики, есть ли жизнь на Марсе? Или на сникерсе? — обратился к покойникам профессор. — Вы уже знаете: быть или не быть. Знаете и молчите. А раз молчите — сказать вам нечего. А может, не о чём? Кто там рассказывал о явлениях из загробного мира? Отзовись?
— Что, уважаемый Михаил Давыдович, молодая кровь покоя не даёт? — услышал профессор за спиной и не испугался.
— Какая же она молодая? — с возмущением повернулся он и увидел клыкастого эфиопа.
— Какая же она молодая? — повторил профессор. — При моём остеохондрозе, остеопорозе, камнях в почках и прочих хронических заболеваниях?
— Ну, так омолодить при наших возможностях не проблема, — приветливо осклабился бес.
— С кем не имею честь? — скаламбурил профессор.
— Меня зовут Джалиб. Я — старый друг Макара!
— А, это о вас рассказывал мне вечером Макар!
— Конечно же, он нарисовал меня жутким и ужасным…
— Конечно, — подтвердил профессор. — Ну и что вам, собственно, нужно?
— О! — обрадовался Джалиб. — Люблю деловых людей. Они сразу переходят к главному! Вы всегда так радуете, профессор, когда пылко выступаете на тему нераздельности добра и зла. Помните свою последнюю лекцию: «Смогло бы добро сиять своими достоинствами, не будь зла?» — повторил Джалиб голосом Михаила Давыдовича.