Репетитор
Шрифт:
(Все это рассказывается вовсе не потому, что наш герой проявлял повышенный интерес к чужому диалогу, к чужим отношениям. Не проявлял он интереса. Просто присутствовал при этом, погруженный в свое).
– "Занятно"!
– бурчал себе под нос и крутил головой сосед-пассажир, дыша на Женю перегаром.
– Куда уж занятней…
Женя (его никто не поздравил бы сейчас с тем, как хорошо он отдохнул) смотрел на уплывающую назад вечернюю Ригу… Но тот попутчик прицепился к нему:
– Вот вы, я гляжу, интеллигентный человек, - вы помните, как Маяковский про луну сказал?
– Я, наверно, только с виду такой -
– "В небе вон луна, - сказал он, - такая молодая, что ее без спутников и выпускать рискованно"…
– Да, вспомнил. А к чему вы это?
– Тихо! Теперь - вопрос. Искусственных спутников не запускали тогда, верно? Стало быть, это не про космонавтику. И не про астрономию… А про что?
– Шутливая строчка просто, - сказал Женя сухо, бесстрастно.
– Ах вот как? Юмор, значит? Легкомыслие? Шалость такая "занятная", да?!
– горько стыдил его неизвестно за что, этот подвыпивший человек.
– Только потом локоточки себе почему-то кусаем!
– он даже изобразил, как мы это делаем и как недоступен нам локоть для укуса.
– Послушайте, но…
Слушать странный пассажир не стал, махнул рукой, пошел в дальний конец коридора. С полпути вернулся, однако, дотронулся до Жениного плеча:
– Прошу извинить. Все в порядке. Луна действительно ни при чем. Погорячился. Затмение! Днем коньячок был задействован, полная боевая единица, а перед поездом еще "старка" и две пары пива…
– Я понял, ничего-ничего.
Фирменный "Рига-Москва" развивал скорость.
Даже не знаю, виделись ли когда-нибудь еще Катя и Женя? У меня - ноль информации. В Юрмалу я перестал ездить еще раньше других москвичей.
Вот разве что… Нет, на информацию это ничуть непохоже. И вообще это не про них!
В погожий сентябрьский день 1995 года в центре Москвы, на Страстном бульваре, я увидел эту пару. Хорошо общались они, а чем хорошо - объяснить затрудняюсь. Она выглядела лет на 18-20, он постарше. Он что-то говорил, она за ним записывала в тетрадь, злясь на себя, что плоховато поспевает… Ни слова не долетало от их скамьи до моей, и я не скажу, о физике шла у них речь, о медицине ли, о японском ли театре кабуки… Что-то заставляло меня, однако, наблюдать за ними. Думаю, смутил их этот непрошенный мой интерес: она колюче глянула на меня, посовещались они, поднялись и пошли. Я еще и вслед им смотрел…
Оказалось, что он прихрамывает и у него палочка!
– может, и нечего было бы пересказывать, когда б не эта деталь.
Ну похожая, похожая пора. И что это доказывало?
Ничего, ровным счетом. Только оправдывало - как-то очень окольно и косвенно - намерение вернуться к сюжету 20-летней давности.
1977 * * * 1995
А еще через год знакомый, приехавший из США, из Бостона, сообщил, что встретил там Катю.
– Позволь… ту Катю? Но как ты ее узнал спустя столько лет?!
– Она, конечно, дама, но лицо-то запоминающееся, глаз таких не спутаешь… Пятый год владеет в Бостоне небольшим парикмахерским салоном. Замужем. За эмигрантом из Польши во втором поколении, у него тоже дело - рекламное
– Погоди… А она не спрашивала о… вы не вспоминали…
– Кого мы только не вспоминали! Даже Николая Лубяко из Макеевки! Ты сам, небось, такого персонажа не припомнишь! Но главное, - мой знакомый переменил тон, - главное, как она меня встретила. Будто я что-то значил в ее жизни! Причем - недавно! Глаза такие лучистые стали - я и у своих баб редко видел такие! Редко поводы им давал, скажешь? Может, и так. Для таких завидных излучений - может, и вовсе не давал…
Разумеется, я не мог не повернуть это к себе: "А я - часто? Даже той, с кем живу тридцать второй год?".
А летом 95-го, удалось и про Женю Огарышева узнать: он устроился в Музей изобразительных искусств имени Пушкина. Место превосходное, но должность… Смотрителем его туда взяли. "Пока смотрителем", - так выразился он сам.
Что ж, для обладателя "красного диплома" МГУ - возможно, и скудно.
Но для философа - в самый раз. Вокруг - только шедевры, классика мирового искусства, а у тебя полным-полно времени, чтобы размышлять…
Говорят, на нем была жалкая лыжная шапочка. Представить бы лучше - какими были глаза под этой шапочкой. Но тут мне не помог человек, его встретивший, он не разглядел, и теперь мы с вами вольны представить себе какие угодно глаза…
( Сейчас я, кажется, скажу - не знаю только, выручают ли скобки в подобных случаях… И какие лучше выручают - может, квадратные? Или фигурные?..
Я решаюсь сообщить то, до чего никому нет дела. Я безумно влюблен был! В нее, в героиню, в Катю Батистову.
Чеховский совет коллегам "будьте холодны" нарушался в такой чудовищной степени, которая вообще не дает права писать! Так что писалось это позднее, когда удалось поостыть и частично освободиться. Но кто объяснит мне: отчего меня так лихорадило тогда? Что именно разглядел я в ней - голодными, пьяными, счастливыми и совершенно слепыми глазами?
Только не настраивайтесь прочесть за этой припиской онегинские инициалы "Е.О." : он сам по себе, Евгений Огарышев, он был конкурент мне, а совсем не alter ego и не соавтор!
Я всю философию невзлюбил в то лето, если хотите знать… Чем он лучше меня? "Красным" дипломом? Странный козырь в Катиных глазах - что он гораздо лучше знает "Критику Готской программы", что он одолел все четыре кирпича "Капитала", чего я так и не смог никогда… Но, если не этим, то чем он сильнее меня? Бабушкой? Может, пока все идет по деловому Инкиному сценарию? И философа пока не за что вызывать на дуэль? Да, еще одно: про его мужские "романические" ошибки… Из пяти таких ошибок Огарышева - три или четыре я повторил бы на его месте! Под копирку воспроизвел бы! Не хромая, не попадаясь в руки костоправам, не будучи отрезанным на долгие сроки от здоровых и нормальных ровесников… Тем не менее - повторил бы, чувствую! Почему, черт возьми, такая роковая предопределенность? Из-за этого у меня двойная досада на Огарышева. Досада с братским чувством пополам…