Репетитор
Шрифт:
Она оскорбилась:
– Да новый совсем халатик! "Обно-сками!"… А в баре я за неделю два раза была, из них один раз с тобой - много?
Он встал, прошелся. По-прежнему пела Мирей Матье.
– Ну хорошо, пили дальше, говори уж все, - разрешила Катя.
– Басню никак не выучу - да? Увиливаю от твоей бабушки… Жень, я полы ей помою с удовольствием, сколько надо - столько раз и помою, это мне легче, чем пять минут экзаменоваться…
– Интересно, - прищурился он.
– И как же поверить после этого, что ты с детства мечтала
– Ругай-ругай, все правильно, - вздохнула Катя.
– Катя, а если б тут был дом не актеров, а журналистов, допустим? Планы были бы уже другие?
– Ну да, да, легкомысленная я!
– жалко улыбнулась она.
– Тогда я говорила бы, что с детства обожала писать заметки…
Он даже свистнул.
– Бесподобно! Послушай, но я-то ведь серьезно отнесся! Ксеня смеется, что я стал соковыжималкой, добывающей для тебя квинтэссенцию из всех этих книг… Нет, Катя, это не легкомыслие уже. Это вероломство!
– Ругай, еще ругай! Это у тебя от неравнодушного отношения, да?
Не видела она, не понимала, какой кислой показалась ему только что добытая "квинтэссенция"…
– Только не думай, что я неблагодарная какая-то…
Она вошла в освещенный круг, где стоял он. Возникший на стенке "театр теней" показал, как она поцеловала его несколько раз, поднявшись на цыпочки. И как он стоял, обескураженный и послушный, словно лишенный своих интеллектуальных доспехов, которые сделались вдруг до смешного ненужными, как средневековые латы и щит…
– Боишься меня?
– насмешливо-ласковым шопотом спросила она.
– Боишься, что это нас выбьет из графика подготовки?
На обворожительное это издевательство он не ответил, он целовал ее жадно, он хотел целовать ее всю, и она слабела уже. Впервые можно было хотя бы с самим собой не хитрить, не играть в прятки! Вдруг, посреди этих сладких вольностей, он оторвался, как забулдыга от вина, - чтобы задать вопрос:
– Катя… А могу я узнать про того матроса? С которым ты в витрине фотосалона?
У нее расширились зрачки.
– Ну Инночка… Неужели выставила?
– она скрипнула зубами.
– Жень, ты не бери в голову! Я зашла к подруге, она там работает. И был там матросик, он догуливал свои десять суток отпуска. И хотелось ему козырнуть на корабле, что есть у него девушка или даже невеста… Ну и попросил. А мне жалко? Да на здоровьичко! Но одно дело - перед чужими моряками, и совсем другое - на главной улице своего местожительства, правда же? Утром я или витрину им разобью, или они снимут, я не попрошу, я потребую!… Иди сюда, - она усадила его на топчан.
– Ну? Хорошо все объяснилось? Про матросов нет вопросов? А теперь поцелуй меня…
Его уже не требовалось просить дважды, хотя и был он неловок. Потом она откинулась, давая себе передышку, и засмеялась:
– А все-таки видно: у вас на философском это не проходили!
– Не надо так, - морщась попросил он.
– А то я подумаю, что тебе еще в седьмом классе легко
Влажно блестя глазами (под правым все отчетливее лиловел фонарь!), она дразнила его:
– В седьмом? Дай вспомнить… В отличниках не были, нет. Но интересовались, конечно… Поэтому и смогли, в конце концов, заинтересовать такого редкого типа! Тебя же надо под стеклом держать! В одном экземпляре. Ты ж один такой! Я, может, искала как раз такого… серьезного… образованного… целеустремленного до ужаса… всегда выбритого хорошо… Вот только мускулы, наверно, жиденькие… - Она пощупала и удивилась.
– Слушай-ка, нет! Очень даже наоборот! Жень, а с чего это они такие у тебя?
– От костылей. Три года как-никак. Вес тела принимаешь на руки полностью.
Краткая пауза… После нее Катя объявила:
– Скажи своей бабушке, что мне все это годится! Или нет, пока не говори… Сильно она напугается, как думаешь? Хотя сначала-то все они пугаются, это нормально… Жень, а знаешь, в первые дни знакомства я про тебя решила, что ты "пиджак"! Это у шоферов есть такое слово.
– Да? А к тебе оно как попало?
– А я ведь шоферская дочка. Только папаня от нас газанул и растворился в синей дымке! Давно уж: еще главного корпуса не было у вашего Дома… Но это я отвлекаюсь. Про что говорили?
– Про то, как я был "пиджаком".
– Ага! Фирменным! Обожди… ты как в первый раз появился тут? С каким-то ребенком, что ли?
– Да. А во второй - пришел узнать, не здесь ли солнечные очки оставил…
– Во! Я говорю: "нет, ищите где-нибудь еще". А ты: "спасибо, спасибо, извините" - и улыбаешься так, как будто и очки свои вернул, и к ним еще большую конфету дали! Тогда я в мыслях и прозвала тебя "пиджаком"… На, кстати, забери… а то я все забываю.
И она достала из тумбочки его затемненные очки.
– Как?
– изумился он.
– Ты же тогда сказала…
– Ну да, да, хотела прикарманить, - спокойно улыбалась Катя.
– Что упало, то пропало! И нечего так смотреть… Говорю же: ты был для меня не ты, а "пиджак", посторонний московский фраер! Которые бывают хорошими, поскольку что им самим хорошо… Видишь, честно же говорю.
Он тер себе лоб, он не смотрел ей в глаза; эта запоздалая честность была тяжеловата ему… И нужные слова не приходили.
– Слушай, Катя… что тут сидеть? Лучше подышать выйти…
– Ой, ой, задохнулся он!
– скривила она губы.
– Что, глупо сделала, лучше было бы совсем без отдачи? Теперь будешь бояться за свои часы, бумажник… да?
– Перестань!
– Да, Женечка, вот на какую ты напоролся… А все - биография… Бабушки такой у меня, конечно, не было… И не записана я в Ленинскую библиотеку… А от осины не родятся апельсины!
– это факт, народная мудрость. А ты решил: нет, дай-ка я мичуринцем буду, сделаю осине апельсиновую прививку! Что, что ты мне руку сжимаешь? Неправильно говорю? Говорю все как есть…