Решая судьбу человека…
Шрифт:
Когда Тавкиля доставили в кабинет, он боязливо покосился на стол, как бы желая знать, что уготовано ему. Увидя, что стол пуст, перевел взгляд на Тимофеева и смутился.
— Ахмеджанов Тавкиль? — вопросительно сказал Тимофеев. — Садитесь…
Подавленным голосом, заикаясь, преступник произнес:
— Ахметзянов Тауфик по паспорту… И Ахмеджанов Тавкиль… Одно и то же.
Он растерянно стоял у стола, моргая маленькими, глубоко посаженными, глазами. Дряблые щеки его дрожали. Весь его облик подчеркивал: он боится. Боится всего — двинуться с места
Тимофеев, поразмыслив, с чего начать допрос, спросил:
— Как вы ухитрились в одно и то же время отбывать наказание в местах лишения свободы, окончить техникум, работать?
Торопливо, точно боясь, что его перебьют и не дадут высказаться до конца, допрошенный заговорил:
— Аттестат об окончании педагогического техникума, справки о работе и трудовую книжку купил. После освобождения работал только несколько месяцев в 1954 году, а затем ушел на пенсию. В райсобес представил фиктивные документы о трудовом стаже. Инвалидность мне дали правильно — стал больным после освобождения из заключения.
— Не работали. А чем занимались?
— Спекуляцией.
— Чем спекулировали? — задал вопрос Тимофеев.
Подумав, Ахмеджанов ответил:
— Покупал и перепродавал старые вещи.
— А для чего в подвале хранились большие запасы краски, медикаментов, продуктов и других предметов?
— Это все принадлежит отцу, — отвечал Ахмеджанов. — Он сам получал краску из Москвы, расфасовывал в пакеты и продавал. Я в это дело не вмешивался. Только по поручению отца вел переписку с Юсиповой Розой из Москвы и Гайнутдиновым из Свердловска. Пересылал им деньги. О медикаментах и других вещах ничего не знаю. Без разрешения отца я в подвал не ходил. Вынув из стола анонимное письмо, снятое с газетной витрины, и показав его Ахмеджанову, Тимофеев в упор спросил:
— Когда написали?
Ахмеджанов побледнел, не ожидая такого удара, и растерянно промолвил:
— В конце октября.
И, оправдываясь, продолжал:
— Это дело рук одной женщины. Я отказался от дальнейшей связи с ней. Тогда она пришла ко мне, принесла пол-литра водки и напоила. Был пьяный, плохо помню. Под ее диктовку написал письмо, и она взяла его с собой. На другой день стала просить три тысячи, но я не дал. Она мне пригрозила, что за это письмо мне попадет…
Тимофеев показал ему два других письма и с усмешкой спросил:
— Это тоже под диктовку писали?
Ахмеджанов смешался и тихо сказал:
— Я не писал… Ничего не знаю…
Он явно лгал. Но Тимофеев не пытался пока уличать его; доказательств достаточно, преступнику все равно не уйти от ответственности.
Из кабинета Ахмеджанов уходил сгорбившийся, подавленный.
На другой день преступник подтвердил изготовление им клеветнических писем, спекуляцию красками и другими предметами. В частности рассказал, что в 1930 году он и его отец в роще возле поселка Борисково закопали ценности: серебряные изделия, монеты и акции бельгийской компании.
После допроса
Вечером того же дня Минин доложил Тимофееву, что опись содержимого подвала произведена, все вывезено и сдано на хранение. В довершение всего показал ему золотую монету царской чеканки и пояснил: нашли в подвале, под ящиком.
Золотая монета и показания Ахмеджанова о ценностях — случайное совпадение обстоятельств или же преднамеренный трюк? Это озадачило Тимофеева. Он был склонен предполагать, что Ахмеджанов пытается приковать внимание следствия к другому, может быть, к бесплодным поискам ценностей в указанных им местах, и отвести подозрение от дома отца. И Тимофеев вновь убеждался в необходимости повторного, тщательного обыска в доме.
Он понимал, что такой обыск производить наугад нельзя, нужно отыскать отправную точку и с нее начать планомерный осмотр всего дома, сарая и двора. Не исключена возможность раскопок.
Посоветовавшись со следователями, Тимофеев принял решение: осмотр дома начать с подвала, где найдена золотая монета, и поручил это сделать Минину.
Старик был неспокоен и зло смотрел на вошедших. Весь его вид говорил, что он не ждал их прибытия. Жены его дома не было.
На вопрос Минина, где жена, старик, брызжа слюной и сжав кулаки, с негодованием быстро заговорил:
— Что властям от меня надо? Соседи завистники… Все отобрали… Отбирайте дом… Сажайте в тюрьму… Сына уже посадили…
— Мы действуем по закону, — разъяснил ему следователь. И, взглянув на Ахмеджанова, который все еще что-то бормотал, сказал: — У вас имеются ценности, золото. Органы следствия предлагают сдать их добровольно, так как они составляют предмет спекуляции.
— Нет у меня ничего, — закричал старик, — уходите из моего дома!
— Мы никуда не уйдем. Кричать бесполезно, — спокойно сказал следователь, — начнем обыск…
Минин и понятые тщательно осмотрели комнату за комнатой, простучали стены, перебрали все вещи. Старик, по-прежнему одетый в залатанный, грязный зипун, неотступно ходил за ними и следил за каждым их движением. Произвели личный обыск Ахмеджанова, осмотрели кухню, — и все безуспешно.
Оставив в доме присутствовавшего при обыске участкового уполномоченного, следователь спустился в подвал. Пустое помещение казалось теперь огромным. По-прежнему в нем держался затхлый воздух, почему-то перемешанный с запахом каких-то лекарств.
Метр за метром вскапывали в две лопаты твердый земляной пол. Отчаявшись что-либо найти, Минин ворчал:
— Сколько земли без толку перекопали… Будь ты неладна, монета… Тень на плетень навела!.. — Он плюнул, со злостью вонзил лопату в грунт — и вдруг послышался еле уловимый скрежет. Он копнул еще раз, и лопата ударилась о что-то твердое.