Решая судьбу человека…
Шрифт:
Хочется обратиться ко всем, прямо крикнуть хочется: «Товарищи! Цените каждый день вашей жизни, берегите честь смолоду!» Нет, честное слово!..
Прокурор тепло улыбнулся.
АНОНИМЩИКИ И СПЕКУЛЯНТЫ
Старший следователь Тимофеев стоял у окна, вглядываясь в наступающие сумерки. Порошил мелкий ноябрьский снежок. Во всем чувствовалось приближение зимы, и от этого было зябко и неуютно.
Мысли сменяли одна другую. От напряжения разболелась голова. Но думать было нужно, даже необходимо.
Два дня тому назад Тимофеева срочно вызвало руководство и учинило ему разнос. Получилось так, что по его вине некий негодяй ходит по городу и, быть может, готовит очередной пасквиль. Тимофееву предложили немедленно возбудить уголовное дело, мобилизовать всех следователей и принять меры к отысканию злобного анонимщика.
И вот на исходе второй день, а в папке заведенного уголовного дела не прибавилось ничего, кроме нескольких писем.
Кто же этот пасквилянт?
Во всяком случае человек, чем-то озлобленный, с гнилой душой, трус, шипящий за углом. Тимофеев упорно размышлял над материалом, по которому надо провести квалифицированное расследование.
Около 8 часов утра старшина Гайнуллин на трамвайной остановке обнаружил листок бумаги, приклеенный хлебным мякишем к газетной витрине. Прочел — и глазам не поверил: кто-то анонимно клеветал на советских граждан.
Старшина снял листок и вместе с рапортом передал дежурному по райотделу милиции. Рапорт старшины и пасквиль анонимщика пролежали в райотделе четыре дня, Никто из работников милиции не мог объяснить, как это получилось. Сам же Гайнуллин получил отгул на трое суток и, как пояснила его мать, уехал на рыбалку.
Рапорт старшины немногословен, нужно подробно побеседовать с Гайнуллиным. Следователь почему-то надеялся, что Гайнуллин поможет ему найти хотя бы первую ниточку.
Неизвестность беспокоила Тимофеева. «А если старшина ничего нового к рапорту не прибавит? Надо побывать в организациях, где имеются такие же бланки реестра, как и те, на которых изготовлены письма. Сложная, долгая и кропотливая работа».
Когда поступил рапорт Гайнуллина, оказалось, что имеются еще два письма с аналогичным текстом, написанные на таких же типографских бланках реестра — типовая форма № 869.
Все это позволяло предположить, что все три письма написаны одним лицом. Почерк всех трех писем также был одинаковым.
Бланки реестра предназначались только для получения кредита в банке. А организаций, пользующихся кредитом, очень много.
«В таком множестве организаций очень трудно установить, где взяты бланки, — с досадой размышлял Тимофеев. — Однако надо искать. Больше ничего не придумаешь».
Совсем стемнело. Снег делался все гуще, образуя белую пелену, сквозь которую едва проступали силуэты прохожих. Резкий телефонный звонок заставил Тимофеева вздрогнуть. Он взял трубку и по хриплому голосу, доносившемуся откуда-то издалека, с трудом узнал Минина, следователя, который работал по заданию Тимофеева. Минин звонил из автомата:
— Только что дома появился старшина, через час будем.
Небольшого
— Виноват, товарищ следователь, упустил женщину. Она могла рассказать больше.
Тимофеев сразу уловил в словах Гайнуллина что-то новое.
— Не торопись, — сказал он старшине. — Рассказывай по порядку, а мы запишем все в протокол.
— В то утро я немного проспал, — рассказывал старшина. — Мать не разбудила. В райотдел-то мне к восьми. Вот и мчался чуть ли не бегом. А когда проходил мимо газетной витрины, меня остановила женщина и говорит: «Товарищ милиционер, посмотрите, к витрине прилепили нехорошую бумажку». Посмотрел я — действительно, что-то наклеено. Народ возмущается. Я прочел и тут же сорвал.
Старшина умолк. Затем вопросительно посмотрел на Тимофеева, виновато улыбнулся и продолжал:
— Спохватился, а женщины уж нет. Кто-то сказал: «Это наверное тетка наклеила. Вон бежит».
Смотрю, женщина действительно спешит к трамваю. Я за ней. Кричу: «Гражданочка, подождите!» А она, такая маленькая, юркая, бежит от меня и кричит: «Некогда мне, на работу опаздываю…» и — прямо в трамвай. Я за свисток… Остановил трамвай, ссадил женщину и говорю: «Что это вы, гражданочка, от меня убегаете?» А она в слезы: «Чего, мол, пристал, на работу опаздываю».
Старшина вздохнул.
— В общем, рассказала она вот что. Около газетной витрины вертелся один дядька, лет под пятьдесят, в телогрейке, шапке-ушанке и очках. Она его знает — это спекулянт, живет на улице Зайни Султанова в одноэтажном деревянном доме. У его отца женщины краску покупают. Когда проходила мимо газетной витрины, дядька уже ушел. Предполагает, что бумажку он наклеил.
— Эту женщину вы раньше встречали?
— Нет, — ответил старшина.
— А почему не спросили фамилию, где живет?
Старшина смутился.
— Виноват, не предполагал, что понадобится… Учту, товарищ следователь. Я ведь в милиции недавно, в армии служил.
Тимофеев для пущей важности пожурил старшину за недогадливость, но видя, как переживает Гайнуллин свою ошибку, мягко сказал:
— Выше голову, старшина. Спасибо, что хоть с женщиной догадался поговорить.
Потом он поручил Минину выехать в райотдел милиции, связаться там с участковым уполномоченным и другими работниками и установить дом, о котором говорила женщина.
Оставшись один, Тимофеев вновь задумался. Допустим, дядька в очках отыщется. Но ведь это еще не все. Женщина ни словом не обмолвилась о том, что видела, как именно этот человек наклеивал листок. А может быть, виновен кто-то другой?
Между тем поиски злополучного дядьки затянулись. На улице Зайни Султанова деревянных домов было около десятка. В них проживало немало народу — рабочие, служащие. Конечно, многие из них имели телогрейки и ушанки.
Участковый уполномоченный бойко рассказал Минину о всех жильцах этих домов. Чувствовалось, что младший лейтенант милиции хорошо знает людей. Сообщил он и об одном доме, в котором живет дряхлый старик с женой и сыном-инвалидом.