Ретенция
Шрифт:
– Ясно…– я не знаю, что ещё спросить.
Мы проходим ещё около двух километров. Каждый шаг отзывается резью в левой ноге. Чтобы отвлечься стараюсь считать количество поваленных деревьев справа и слева от тропы. В основном падают ели, оставляя на месте себя ямы и куски корневищ. Лес действительно сделался суше за последние несколько лет. Удивительно, что за два дня не было ни одного дождя. В моём детстве август славился затяжными дождями. Вода стекала водопадами с крыш, бежала по черной плесени стен и плеском разбивалась о стенки вырытых канав рядом с фундаментами домов. После серии ясных дней дожди случались тёплыми. И мы с Патриком и другими ребятами из школы подставляли рты под водопады с крыш одноэтажных домов.
Самым неприятным было, когда вода из струи попадала в глаз. Он становился красным и часто опухал. Но кого это заботило! Смех и веселье от самого процесса перекрывали все неприятные ощущения в глазу. Вкус дождевой воды сейчас у меня на языке. Я набираю немного слюны и сплёвываю в мох, представляя, как выстрелил в Патрика. Он там, где-то спереди. Интересно как бы он сейчас отреагировал на подобную выходку. Фу! Какая глупость! Я улыбаюсь и отмахиваю от себя эту глупую идею. Я же теперь взрослый. Мне нельзя себя так вести. Ноги постепенно уходят всё глубже в мох. Под подошвой ботинок хлюпает что-то склизкое. Мы входим на территорию болота. Во рту постепенно сохнет, а нос начинает неприятно щекотать изнутри.
– Трэй, пора, – поворачивается в мою сторону шедшая чуть спереди Раварта. – Носом, ты помнишь.
Я киваю, стараясь сделать вдох как можно более поверхностным. Сперва запах болотистой гнили терпим, но вскоре я понимаю, что он становится всё невыносимее. Запах настолько едкий, что кажется, будто в носу размазывают слизь, снятую с тухлого мяса, а затем ещё и поджигают. Глаза слезятся, я стискиваю зубы и стараюсь опять искать упавшие деревья. Но их здесь нет. Вместо этого справа от нас лишь открытое пространство с топью. Я думаю о том, что это прекрасное место чтобы подлететь сверху и обстрелять нас с беспилотников, но к счастью, их по близости не наблюдается. Слышу, как впереди стонет Сьюзан, а потом он падает и её выворачивает.
– Сюзи, не надо, потерпи, только не останавливайся! – кричит Патрик.
Я продвигаюсь вперёд, вижу, как Патрик помогает ей подняться, но его самого начинает рвать. Глядя на это, я чувствую, как мой желудок готовиться вывернуться наизнанку, вытолкнув остатки непереваренных сырных лепёшек. Считается, что рвота – это защитный механизм. Когда кого-то из людей тошнит, всем вокруг тоже хочется освободить желудки.
Когда-то это могло быть оправдано у наших предков, кормившихся из общего источника. Если один что-то съел что-то не то, то вероятно и остальные тоже могли это съесть. Лучше всем освободиться от испорченной пищи. Помня об этом механизме, мой желок всё настойчивее старается сжать свои мышечные волокна и выбить из себя содержимое. Я вспоминаю как с помощью обратно связи обучался чувствовать свою физиологию. Всеми силы лобных долей моего мозга брошены на то. Чтобы сдержать рвотные позывы. И спустя минуту, мне кажется будто удалось с этим справиться. Слава лобным долям! Ещё нескольким восстановителям становится плохо.
Обгоняя одного паренька, я вижу как блевотина стекает у него с подбородка прямо на воротник камуфляжной куртки. Дана идёт впереди как танк. Ей будто всё ни по чём. Я начинаю нервно хихикать. Раварта морщится и недоумевающе смотрит нам меня. Я качаю головой. Наверное, она подумала, что у меня помутнел рассудок от газов. Наконец, концентрация газов начинает снижаться. Дышать становится легче, но я всё ещё не рискую вдыхать глубоко.
Болото отступает. Лес становится гуще. Здешняя мошкара агрессивно вгрызается в тонкую кожу век, облепляя все глаза. Самые смелые мошки лезут прямо в рот, от чего приходится постоянно сплёвывать. Мы – пир для здешних голодных насекомых, возможно, никогда не видавших человеческой плоти. Мы проходим
– Далеко ещё нам? – я спрашиваю у подсевшего ко мне Абига.
– Не знаю, не ходил этой тропой никогда, – отвечает он, пережёвывая какие-то листья.
– Что ты жуёшь?!
– Заячью капустку.
– Где?!
– Там, под елью нашёл, – он указывает на тёмно-зелёный ковёр из треугольных листочков совсем неподалёку от нас, и я узнаю в них кислицу.
Мы ели её иногда с дедом, когда вода заканчивалась. Трава обладает кисловатым привкусом, напоминающим щавель. В первые разы, когда мы ходили с ним в лес, я ныл и просился домой, но он был непоколебим и не вёлся на мои стоны. Сейчас я ему за это благодарен. Это сформировало мою выдержку. Иногда мы уходили в лес с первыми лучами солнца, бродили полдня, успевая опустошить весь бутыль с водой, а потом искали воду или чем утолить жажду. Кислица всегда приходила на помощь. Кислота заячьей капусты заставляла слюнные железы отдавать свой секрет в полость рта. Язык буквально полоскался в кислом растворе, и жажда отступала.
Я чуть приподнимаюсь и почти на четвереньках ползу к полянке с кислицей, прикрывающей полог из опавших сухих иголок под массивной елью. Абиг ползёт со мной рядом. Мы смотрим друг на друга и смеёмся. Это скорее нервное, чем весёлое. Страшно смеяться после всего произошедшего, но веселье высвобождает эндорфины, которые хоть ненамного, но позволяют забыть о ране. Эндорфины – одни из эффективнейших анальгетиков нашего организма. Они вырабатываются, когда человек испытывает радостные переживания.
Абиг жадно выдирает с корнями тонкие стебельки с клевроподобными листиками и тут же отправляет в рот. Я срываю несколько листочков. Знакомый вкус отправляет меня в прошлое. Я вспоминаю как в очередной раз у нас закончилась вода и мы наелись с дедом кислицы. Я набрал ещё домой пол корзинки и шёл на обратном пути и потихоньку пережёвывал листик за листиком. К вечеру мой мочевой пузырь раздуло, и я бегал в туалет каждые двадцать минут. Ещё мне хотелось постоянно пить и из-за этого получался замкнутый круг. Я только пил и бегал в туалет. Тогда бабушка мне рассказала, что кислица полезна в небольших количествах, но может нарушать работу почек, если перестараться. Видимо дед этого не знал или не доглядел.
– Абиг, хватит, нельзя столько, – одёргиваю руку ото рта своего товарища.
Запасы воды у нас не велики. Пополнить пока не удалось. Отхлёбываем из бутылей совсем понемногу. Желание Абига утолить жажду мне понятно.
– Тебе что жалко? – я впервые вижу на его лице такое раздосадованное выражение.
– Нет, просто это вредно.
– Серьёзно?
– Ага. Для почек.
И я вкратце рассказываю ему историю из своего детства. Он слушает с открытым ртом, а затем сплёвывает остатки травы.
Раварта приносит мне миску. Горячий металл тонких стенок жжёт руки, но я стараюсь не обращать на это внимание. Похлёбка из сухих овощей, каких-то грибов и чего-то ещё мне кажется просто восхитительной. Внутренности наполняются энергией тёплой пищи.
Тод подсаживается к нам с Равартойю Он угрюм, в прочем, как большую часть времени, но сейчас особенно. Мне хочется расспросить у Тода про остров. Но в таком случае придётся сознаться, что я подслушивал разговор Митчела и Нори. Вряд ли из Тода что-то можно сейчас выцепить. Меня вообще не должны касаться Митчела, но остров, о котором идёт речь может как-то повлиять на судьбу всей планеты, а значит, и мою тоже. Следовательно, я имею полное право узнать о чём идёт речь. Я жду пока он поест и в его мозге повысится уровень серотонина. После этого он должен стать сговорчивее.