Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
Причины подобного передислоцирования были в высшей степени уважительные.
Во–первых, Второй гвардейский — как это засвидетельствовали июньские события — был весьма ненадежен и для ведения боевых действий, и как… тыл армии Корнилова, которую главковерх готовил для наступления — не на немцев, нет! — а в глубь самой России, на Москву и Петроград.
Во–вторых, в селах и на сахарных заводах Подолии было крайне беспокойно: в селах крестьяне бунтовали, громили и захватывали помещичьи экономии; на сахарных заводах — забастовки рабочих и вообще большевистские настроения. Необходимо было расквартировать здесь внушительную воинскую силу — для острастки. Такой силой — шестьдесят тысяч штыков! — и был Второй гвардейский.
Впрочем, осмотрительный
Смена штрафному гвардейскому полку пришла только поздно ночью. Позиции от него приняли тоже… казаки Каледина и украинизированные батальоны Центральной рады.
И гвардейцы двинулись в тыл, на Подолию. Во главе штрафного полка был только офицерский командный состав, — ведь солдатского комитета в полку не было, не было и его руководителей — прапорщика–большевика Дзевалтовского и солдата Демьяна Нечипорука. Оба они, как известно, томились в каземате Косого капонира.
Сводка за минувший день была обычная: на фронте без перемен.
Перемен и в самом деле словно бы не было: немцы ограничивались артиллерийским обстрелом, которой методически вели три раза в день — утром, в полдень и перед заходом солнца.
ИЗ ПЕТРОГРАДА И МОСКВЫ
1
Вести из Петрограда и Москвы прибыли вскоре — и это были необычайные вести.
Впрочем, и обстоятельства, при которых киевляне услышали их, тоже были незаурядными.
В этот день исполнялось ровно полгода со дня Февральской революции, и в связи с этим городская Дума созвала в оперном театре торжественное собрание всех общественных организаций города. Программа вечера, была весьма обширной: выступления представителей всех партий — общим регламентом на два часа двадцать минут; после того — общим регламентом на час десять минут — приветствия–рапорты от всех воинских частей, дислоцированных на территории Киева, под боевой клич фанфар в честь всероссийской революции; затем большой, на час сорок минут, концерт–кабаре с участием всех наиболее выдающихся артистических сил города, в частности Вертинского и Ваньки Руденко–Руденкова; и в заключение — бал; танцы до утра, бой серпантина и конфетти, буфет со спиртными напитками виноградного происхождения. Всем дамам в вечерних туалетах при входе в зал к корсажу прикалывается красная роза.
Точно в семь часов занавес взвился вверх — на сцене за огромным длинным столом, покрытым зеленым, как на ломберных столиках, сукном, восседали все члены нового состава Думы: сорок четыре эсера, меньшевика и бундовца; сорок — от блока русских, польских и еврейских торгово–промышленных объединений и домовладельцев; двадцать пять — от украинских социал–федералистов, социалистов–революционеров и социал–демократов; семь большевиков. Новый городской голова, присяжный поверенный эсер Рябцов — в черной визитке и сером жилете — стоял, держа в руке серебряный колокольчик: дамы и господа занимали свои места, и он готовился поторопить их, чтобы не задерживали наступление торжественной минуты.
Именно в эту торжественную минуту из–за кулис, из–за второго бокового парусинового портала декораций,
Движением руки генерал отстранил присяжного поверенного Рябцова и проследовал вперед, остановившись между столом и суфлерской будкой. В правой руке у него была бумажка — похоже, бланк телеграммы. Левой рукой генерал расправил свою пышную бороду на два бакена.
Зал притих, и все моментально расселись по своим местам.
— Господа! — гаркнул генерал, как на плацу перед выстроенной дивизией. — Считаю своим, так сказать, священным долгом… — он остановился на миг, чтобы превозмочь волнение или просто проглотить слюну, и за этот короткий миг в зале воцарилась уже полнейшая тишина, как в церкви перед «Христос воскресе» или в кругу родственников перед чтением духовного завещания в бозе почившего. — Верховный главнокомандующий генерал Лавр Корнилов до дня созыва Всероссийского учредительного собрания объявил себя…
От волнения у генерала перехватывало дыхание.
Мертвая тишина стояла в зале с тысячной толпой — такая тишина, что было слышно даже, как мягко позвякивают кресты, ордена, и медали на генеральском мундире, — и генерал наконец перевел дух. Резким движением он приблизил бланк телеграммы к глазам и с тремоло в голосе начал читать:
— «Русские люди!.. Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов заявляю, что Временное правительство, под давлением большевистского большинства Советов… Тяжелое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне… Все, у кого бьется русское сердце, кто верит в бога, — в храмы, молите господа бога об явлении величайшего чуда… Клянусь довести народ — путем победы над врагом — до Учредительного собрания, на котором…» — тут генерал взмахнул бланком депеши и завопил: — Армия с фронта уже двинулась на Петроград, чтобы… чтобы…
— Ура! — взвизгнул и присяжный поверенный, социалист–революционер Рябцов, и серебряный колокольчик в его вытянутой руке зазвенел.
И это был словно бы клич.
— Ура!!! — загремело со всех сторон.
— Долой!!! — прорезалось все–таки кое–где.
И в зале поднялась суматоха. Все вскочили с мест. Все кричали, наиболее горячие взбирались на стулья и требовали себе слова. Дамы выдергивали из–за корсажей преподнесенные им при входе розы и бросали их на сцену, весьма метко — в фигуру генерала. Генерал Оберучев поставил ногу на суфлерскую будку и под градом цветов возвышался словно монумент, — будто он и был генералом Корниловым. С балкона и ярусов покатилось волной пение Марсельезы. Офицеры в первых рядах партера грянули «Боже, царя…». Семеро большевиков, члены Думы, во главе с Ивановым вышли на авансцену и тоже запели, взявшись за руки. Они пели «Интернационал». Слышно их было только в первых рядах — и дамы начали швырять в них корками от апельсинов.
Торжественное празднование полугодовщины революции на том и закончилось.
2
Вот какая ночь сменила киевский вечер — и это была самая тревожная ночь за все это тревожное полугодие.
Первой подала голос железная дорога. Здесь уже был получен приказ главковерха Корнилова: немедленно подать паровозы под воинские эшелоны, направляющиеся на Петроград, и в первую очередь — под эшелоны донских казаков генерала Каледина и «ударников» генерала Деникина.
Паровозы — перед вокзалом, на путях, в депо, десятки готовых отправиться по своим маршрутам, под парами паровозов — в эту минуту уже ревели дружным хором: два длинных, три коротких — тревога! Тревожные гудки паровозов слышны были во всех концах города и на городских окраинах, доносились они и до загородных сел и хуторов. И люди снова выбегали на улицы, во дворы, смотрели в темный, ночной небосвод и искали, с какой же стороны зарево, где пожар? Пожар должен был быть грандиозный, раз тревогу трубит весь паровозный парк огромного Киевского железнодорожного узла.