Революция отвергает своих детей
Шрифт:
Теперь я имел возможность оглядеться кругом: мы были в просторной комнате квартиры рабочего; на столе стояла керосиновая лампа, электрического света в эти дни, естественно, не было. На стульях, на полу, на диване сидело двенадцать нейкельнских товарищей.
Вся атмосфера была совсем иной, чем на советских комсомольских или партийных собраниях. Господствовало такое настроение, которое я себе представлял, когда думал о настроении на собраниях времен Октябрьской революции или гражданской войны в России, которого я всегда желал на партийных собраниях.
Здесь чувствовалась восторженность, соединенная со здоровым реализмом. Не ожидая директив, товарищи сразу поняли, что теперь дело сводилось к тому, чтобы
Со всех сторон поступали ясные, короткие предложения, потом их обсуждали, иногда даже вносились контрпредложения, и, наконец, выносились постановления. Кто-то записывал отдельные данные: фамилии товарищей, которых надо было разыскать и привлечь к работе; мобилизация рабочих сил для разгрузки продуктов питания; связь с инженерами и техниками, чтобы организовать снабжение светом, водой и газом; руководство работами по расчистке города; выдача удостоверений личности. Без повестки дня, без пафоса, без фразеологии в полчаса было сделано больше, чем на бесконечных собраниях в России.
Только поведение Ульбрихта произвело на меня неприятное впечатление, — его манера, с которой он обращался к товарищам. В то время как меня уже первые минуты этой импровизированной партийной сходки убедили в том, что мы у них могли бы поучиться, мы, приехавшие из Москвы, и не знавшие еще многого, — Ульбрихт держал себя по–начальнически.
Незаметно мы перешли с наиболее насущных, актуальных вопросов к вопросам политического характера, как-то борьба товарищей во время национал–социализма, общая политическая линия настоящего и будущего. Когда дело дошло до поведения товарищей — тут Ульбрихт ожил. Один вопрос сменял другой: как он держал себя, где он был, что он делал и т. д. Безостановочно мелькали имена, которые Ульбрихт крепко хранил в памяти. Позже мне еще не раз приходилось удивляться этому феноменальному умению запоминать имена. Он ставил вопросы, правда, не в тоне полицейского допроса, но, во всяком случае, и не в том тоне, который я ожидал от эмигранта, после двенадцати лет снова встретившего своих товарищей, переживших время Гитлера и испытавших его террор.
Когда он изложил теперешнюю политическую «линию», то сделал это тоном, который не допускал возражений, в такой форме, что не оставалось сомнений, что политика партии определяется им, Ульбрихтом, а не берлинскими коммунистами, которые нелегально работали в труднейших условиях.
На обратном пути я обдумывал эту первую встречу с немецкими коммунистами. Не существовало ли, в сущности, два сорта коммунистов? До сих пор я имел дело преимущественно с партработниками, которые, за некоторым исключением, применяли резкую манеру обращения с людьми, без личного подхода, при постоянном повторении партийных штампов. Между тем, насколько иными оказались живые коммунисты, имевшие дело с действительностью и связанные с «простыми людьми», готовые на жертвы и полные энтузиазма, с которыми я познакомился в этот первый вечер в Берлине.
Вечером, когда члены «группы Ульбрихта» вернулись в Брухмюле, состоялось наше первое совещание. Каждый вкратце сообщил о своих впечатлениях и наш технический секретарь получил первое задание: составить протокол на основании этих выступлений в нескольких экземплярах, чтобы каждый берлинский район с самого начала имел безукоризненный отчет.
Первое совещание велось еще в сравнительно свободной форме. Но на следующий день работа должна была быть четко распределена. Каждый район города Берлина должен был посещаться одним или двумя товарищами. После нескольких дней они должны были сменяться. Нам надо было сначала выяснить общее положение, выискать в разных районах Берлина активных
С большим усердием мы приступили к работе, по подысканию антифашистов, которые были бы полезны в делах управления. При этом мы могли опираться на партработников, которых Ульбрихт или некоторые другие из нашей группы знали еще с прежних времен, или же использовать списки фамилий, которые ежедневно к нам поступали от политофицеров при комендантах районов.
— Вот список, — сказал мне Ульбрихт еще в тот же вечер, — посети этих людей и установи, кто из них может нам пригодиться.
Я посмотрел на список. На первом месте было написано: Вольфганг Харих, Берлин–Далем, Подбельски–Аллее 1. Это имя навсегда врезалось мне в память.
На следующее утро я поехал в Берлин. Накануне я ознакомился только с восточными районами города. Теперь я приехал в Западный Берлин, то есть в ту часть, которая была у меня в памяти еще с детства. Когда мы приближались к Брейтенбахплатц, я увидел издали колонию художников на Лаубенхеймер платц. Нет, я во что бы то ни стало должен на это посмотреть! Несмотря на все партийные задания!
— Можно проехать сюда, налево?
— Охотно.
Мы остановились перед номером 12 на Боннер штрассе, перед домом, в котором я жил, будучи ребенком.
Я почувствовал себя несколько виноватым: в конце концов я не приехал для того, чтобы воскрешать воспоминания. Дом мало пострадал.
Шофер улыбнулся.
— Вы здесь жили?
— Да, ребенком, в 1931 и 1932 годах. Там, в третьем этаже справа.
— Сходите туда. Мы можем сделать небольшой перерыв, и вы посмотрите на вашу бывшую квартиру.
Но я вспомнил мой список, партийное задание и вежливо отклонил предложение шофера.
Через несколько минут мы остановились перед красивой, неразрушенной виллой на Подбельски–Аллее №1. Из двух окон свешивались неизвестные мне знамена иностранного государства. Вилла, очевидно, была зданием посольства, представлял себе как-то иначе встречу с немецким антифашистом. Я, как и все люди долго жившие в Советском Союзе, был проникнут паническим страхом перед зданиями посольств. Нерешительно подошел я к зданию и вскоре обнаружил вывеску на немецком, английском и русском языках. На табличке стояло, что здание это является сиамским посольством — посольством нейтрального государства.
С первым немецким антифашистом я должен был встретиться в сиамском посольстве!
Войти внутрь? Я неспокойно ходил взад и вперед. Вдруг одно окно открылось.
— Вы хотите к нам войти?
— Мне сказали, что здесь живет господин Вольфганг Харих.
— Это верно. Входите.
Элегантная вилла, в которую я вошел, являла собой резкий контраст с теми условиями, которые незадолго до того я видел на Франкфуртер Аллее. Тут все выглядело так, как я и представлял себе обстановку иностранных посольств по советским фильмам.
Меня приветливо встретили и любезно проводили на первый этаж, где я был представлен Вольфгангу Хариху — молодому, хорошо одетому человеку.
— Что вам угодно?
Я рассказал вкратце о положении в Берлине, трудностях, необходимости для антифашистов выступить теперь активно. Мое задание — привлекать в новообразуемые управления активных антифашистов.
Но Вольфганг Харих сперва отнесся ко мне с некоторым подозрением.
— Теперь приходит так много людей, которые ищут контакта со мною, но которых я никогда не видел до развала. Вам должно быть понятно, что я, прежде всего, держу связь с теми, кто еще во времена национал–социализма работал в нашем антифашистском направлении.