Революция отвергает своих детей
Шрифт:
Мы сидели растерянные и молчаливые. Мы были поражены, как громом.
Молчание прервал самый молодой из нас — Эгон Дирнбахер.
— О, как жалко, теперь мы, несомненно, не увидим фильм Чаплина «Диктатор».
Маленький Эгон правильно оценил положение. Заключение пакта, как мы убедились в ближайшие дни, тотчас же отразилось на внутриполитической обстановке.
Мы не могли дискутировать, ибо никто, в том числе и наш политический руководитель, не знал, чем объяснить заключение пакта.
— Несомненно завтра в печати появятся обстоятельные
Но для такой дискуссии времени уже не оказалось.
На следующее утро, в первый день после заключения пакта, наш политруководитель разбудил нас совсем рано:
— Только что получена телеграмма из Москвы. Мы должны немедленно возвращаться.
— Уже сегодня?
— Да. Я узнал уже, что через два часа мы можем выехать через Ростов в Москву.
В московском поезде нас одолевали мрачные мысли. Что означает этот внезапный отъезд? Как сложится наша жизнь после заключения пакта с фашистской Германией?
Мы напряженно ждали приезда в Москву, чтобы узнать что-либо определенное.
Нам не пришлось долго ждать.
На вокзале нас встретила группа воспитанников дома. Они проводили отпуск в других местах и успели вернуться раньше.
— Наш дом распущен! — это было первое, что мы от них услышали.
Едва ли какое бы то ни было другое известие могло меня так потрясти. Детский дом — он был для нас всем: нашим жилищем, нашей жизнью, нашим защитником, нашим другом. И теперь нас лишили всего. Мы неожиданно очутились в пустоте, и едва ли могли себе представить нашу дальнейшую жизнь.
— Что будет со всеми нами?
— Мы тоже еще этого не знаем. Сегодня после обеда все должно решиться.
С тяжелым сердцем ехали мы с вокзала в наш дом в Калашном переулке № 12. Там все выглядело, как после побоища: упаковщики мебели, маляры, жестяники бегали по дому, упаковывали, ремонтировали. Все наши вещи были сложены в зале. Некоторые из нас уложили уже свои вещи и стояли готовые к отъезду, не зная куда. Другие беспомощно и грустно бродили по дому, который много лет был нашим домом.
Какие–го заседания были уже проведены, но казалось никто не знал, что с нами теперь будет. На наши вопросы педагоги лишь беспомощно пожимали плечами:
— Мы знаем так же мало, как и вы. Директор ведет переговоры.
Когда директор откуда-то вернулся, последовал приказ: всем собраться в большом зале. Сейчас откроется собрание!
В сравнении с другими собраниями, проходившими в этом зале, нынешнее никак нельзя было назвать торжественным. Мы сидели на мешках и ящиках или стояли, прислонившись к стене.
Как обычно, началось с политического введения.
Наш директор объяснял нам заключение пакта. При этом он подчеркнул, что западные державы отказались вести переговоры на основах равенства.
После этого вступления директор начал говорить о нашем доме:
— В связи с новой внешнеполитической обстановкой будет и у нас проведена известная реорганизация.
Под формулировкой «известная реорганизация» надо было понимать роспуск нашего дома.
Директор знакомил нас с новой генеральной линией коротко, холодно и бессердечно. Он уже не старался психологически облегчить нам переход на новое положение. У меня невольно создалось впечатление, что мы «списаны со счетов».
— Все воспитанники дома, еще не окончившие 7–го класса, будут направлены сегодня днем в русский детский дом «Спартак». Старшие могут пойти на предприятия, которые и позаботятся тогда о жилище. Желающие окончить десятилетку будут вместе с младшими переданы в русский детский дом и должны будут подчиняться тем же порядкам, которым подчиняются воспитанники русского дома.
За полчаса все было решено. Еще в тот же день 40 воспитанников было отправлено в детский дом «Спартак». Внешние различие между двумя долами казалось не столь большим. Здание было немного меньше, но во всяком случае вполне хорошее.
С робостью и неохотой вступили мы в новый дом. Тут же при входе нам приказали:
— Всем тотчас собраться в зал! — Это звучало не очень приветливо.
Подавленные, стояли мы в зале, когда туда вошел высокий, суровый, темноволосый человек:
— Построиться в одну шеренгу! — строго скомандовал он. Такой тон не был обычен для нашего прежнего дома.
Внутренне протестуя, мы исполнили приказание.
Как удары дубинкой сыпались на нас его распоряжения:
— Никто не имеет права уходить из дома без разрешения педагога!
— Школьные задания будут проводиться под наблюдением педагогов! Все должны подчиняться установленному порядку этого дома. Старшие тоже не должны рассчитывать на особое положение. Курить строжайшим образом воспрещается, даже вне дома и во дворе! Каждый, кто курит, должен сейчас же в этом признаться и сдать свои папиросы. Кто этого не сделает, понесет строгое наказание.
Нам было уже по 17, 18 и даже 19 лет, и у некоторых, в том числе и у меня, в кармане находились «Дукат» или «Казбек». В нашем прежнем доме никогда не запрещали старшим курить.
— Я еще раз требую от вас добровольно сдать папиросы. Повторяю, кто этого не сделает, будет строго наказан, — воскликнул угрожающе директор.
Кто-то из нас сдал первый. Против своей воли один за другим мы последовали его примеру.
Затем нам показали спальную.
Мы с ужасом смотрели на простые железные кровати тесно прижавшиеся друг к другу. Никакого сравнения с нашим старым домом!