Революция отвергает своих детей
Шрифт:
— Пакт о ненападении и договор о дружбе в сентябре 1939 года, — сказал он, — это только начало и, безусловно, нужно считаться с возможностью усиления сотрудничества с Германией.
Подобное мнение я слышал нередко в первой половине 1940 года. Многие пророчили военный союз с гитлеровской Германией, некоторые говорили даже о возможности совместных военных действий против «западных империалистов».
10 мая 1940 года Гитлер вторгся в Бельгию, Голландию и Францию. С большим интересом следили москвичи за боями во Франции. Перед газетными киосками стояли длинные очереди людей, терпеливо ожидавших утренних газет или единственной московской
Так, один интеллигент сказал мне однажды: «Нападение Гитлера на Францию вызвало среди московской интеллигенции резкую перемену настроений. Пока война шла в Польше и Скандинавии, большинство было равнодушно, некоторые даже сочувствовали Гитлеру. Но это переменилось, когда произошло нападение на Францию. Постепенно растет антипатия к Гитлеру, не столько из любви к Англии, сколько из сочувствия к трагической судьбе Франции. Ибо очень сильна духовная связь многих интеллигентов с Францией».
Среди студентов я тоже слышал аналогичные высказывания, но не берусь судить насколько перемена настроений затронула другие слои населения.
15 июня 1940 года советские газеты сообщили о взятии Парижа немецкими частями. Купив газету, я поехал в трамвае на Таганскую площадь. Рядом со мной сидел старик, с виду крестьянин, приехавший навестить кого-то в Москве.
— А ну-ка, молодой человек, что пишут в газете о войне во Франции?
— Немецкие войска заняли Париж. Он радостно захлопал в ладоши:
— Гитлер им теперь покажет, этим французам! Никто из присутствовавших не стал ему возражать. Через несколько минут я был свидетелем другой сцены у газетного киоска. Мальчик еврейского типа, лет четырнадцати, развернул газету и, волнуясь, стал читать сообщение о взятии Парижа.
— Париж взят! — горестно воскликнул он и слезы показались у него на глазах. Затем он побежал домой, вероятно, рассказать, печальную новость родителям.
Так по–разному реагировали тогда москвичи.
26 июня 1940 года на первой странице «Правды» появился призыв Центрального совета профсоюзов с предложением об увеличении рабочего дня на предприятиях с семи до восьми часов, а в учреждениях с шести до восьми. Рабочий день для подростков от 16 до 18 лет, у которых был до сих пор шестичасовой рабочий день, тоже должен был быть увеличен до восьми часов.
Вместо «шестидневки» профсоюзы предлагали ввести опять семидневную неделю [2] .
Профсоюзное руководство не ограничилось, однако, предложением oб удлинении рабочего дня и рабочей недели, оно предложило еще и отмену свободы выбора места работы, В обращении стояло:
«Центральный совет советских профсоюзов считает необходимым запретить самовольный уход с места работы рабочим и служащим государственных, кооперативных и коммунальных предприятий, а также самовольный переход из одного предприятия в другое или из одного учреждения в другое».
2
В то время в Советском Союзе, в отличие от других европейских стран, неделя состояла из пяти рабочих дней с последующим «выходным днем». Название дней недели были отменены и они обозначались: «первый
Было ясно, что за профсоюзными «предложениями» последует правительственное постановление.
Соответствующее постановление было опубликовано уже на следующий же день. А потом, задним числом, была, организована кампания «единогласного» одобрения этих мер.
Все «предложения» профсоюзов — увеличение продолжительности рабочего дня до восьми часов, переход на семидневную неделю и запрещение самовольного ухода с работы — были отражены в постановлении Президиума Верховного совета.
Параграф пятый точно определял положения о запрете перемены места работы:
«Рабочие и служащие за самовольный уход из государственных, кооперативных и коммунальных предприятий и учреждений будут предаваться суду и караться, по приговору народного суда, тюремным заключением сроком от двух до четырех месяцев».
Не только рабочим грозило тюремное наказание, но и директорам предприятий, недостаточно строго следящим за выполнением постановления.
Хотя новый закон нас непосредственно не затрагивал, на подготовительном курсе было созвано общее собрание. Нам было сказано, что закон от 26 июня должен служить нам стимулом для усиленной учебы. Мы тоже «приветствовали» и, конечно, единогласно.
Вскоре закон был дополнен приказом наркомата юстиции от 22 июля 1940 года, согласно которому опоздание на 20 минут квалифицировалось как прогул и каралось «принудительно–воспитательным трудом» по месту работы сроком до шести месяцев, с удержанием до 25 процентов заработка.
«Двадцатиминутный закон» имел невероятные последствия. От воспитанников нашего бывшего детдома, работавших на предприятиях, я узнавал, что там происходило. Это было ужасно. Транспортное сообщение было настолько плохим, что опоздания свыше 20 минут происходили и без всякой вины со стороны рабочих. Но никакие доказательства не помогали. Директора предприятий сами дрожали от страха. Число предававшихся суду и приговаривавшихся к «принудительно–воспитательным работам» непрерывно росло.
Несмотря на трагичность положения, в Москве появился новый анекдот об этом законе:
— Ты слышал уже, что Большой театр сгорел дотла?
— Как же это возможно? А что же делала пожарная команда?
— Пожарная команда сидит в тюрьме.
— В тюрьме?
— Да, она прибыла на место пожара через 20 минут и не была допущена к горящему зданию. Теперь пожарники приговорены к принудительно–воспитательным работам и сидят в тюрьме.
Волна арестов на основании нового закона приняла вскоре такие размеры, что суды не успевали справляться с делами. Поэтому указом президиума Верховного совета от 10 августа 1940 года было постановлено, что судопроизводство по вопросам нарушения трудовой дисциплины должно впредь вестись народными судами без участия присяжных заседателей.
Эти события находились в центре внимания жителей Советского Союза, переставших на время интересоваться другими вопросами. Разгром Франции, воздушная война над Англией, захват советскими войсками прибалтийских стран и их превращение в «союзные республики», занятие Бессарабии и Северной Буковины, все это поблекло перед «борьбой против прогульщиков, лентяев и дезорганизаторов».
В памяти у меня осталось единственное событие этого времени, находившееся вне сферы общих интересов — смерть Троцкого.