Революция отвергает своих детей
Шрифт:
— Это можно сделать. В ближайшие дни ты сможешь получить прописку в милиции и учиться дальше в учительском институте.
После краткого заключительного слова собрание эмигрантов было закрыто. Всем нам стало ясно, что нам придется еще долгое время влачить свое существование в Карагандинской области и что нынешнее положение политэмигрантов из Германии в этой местности определяется не решениями местных партийных органов, а предписаниями «официальной линии» сверху. Только большие перегибы могли быть — в перспективе — устранены.
Те большие надежды, которые таились у многих
Этого не случилось. Декабрьская конференция была единственным обсуждением, на которое были приглашены высланные сюда немецкие эмигранты.
Из всех участников этой конференции я больше никого позже не встречал, исключая лишь Ирмгард Зикерт, которая вернулась в Германию в 1949 году и работала на средне–германской радиостанции, а затем в министерстве иностранных дел Восточной Германии.
Не исключена и такая возможность, — она даже весьма вероятна, — что многие товарищи, которые десятки лет служили честно партии, остались навсегда в Карагандинской области, если они, конечно, не умерли от страданий и лишений.
Принудительное переселение немецких эмигрантов в Советском Союзе официально в восточной зоне Германии никогда не упоминалось. Только один раз сообщила газета Ноейес Дейчланд», центральный орган Социалистической единой партии Германии (СЕПГ), 12 декабря 1952 года, о смерти немецкого художника Генриха Фогелера: «Скончался в Караганде, куда он был эвакуирован в попечительных целях из Москвы»…
Тот, кто был участником принудительного переселения и проживал в Карагандинской области, знает достаточно хорошо, что означало это «попечительство».
После конференции должна была начаться моя будничная жизнь в Караганде. Конференция была хорошим для нее стартом. Хотя о конференции ничего в местной газете «Социалистическая Караганда» не писалось, о ней, однако, были информированы не только все партийные руководители, но и все доценты учительского института.
Для меня это было чувствительным облегчением. Уже через день после конференции меня спросили директор, секретарь партийного комитета института и несколько доцентов о том, нравится ли мне институт, доволен ли я лекциями и нет ли у меня каких-либо предложений.
Непосредственно за этим я был взят на учет как комсомолец в местном райкоме комсомола. В институте мне дали нагрузку — быть ответственным секретарем МОПР, а на одном из торжественных собраний (очень частых в институте) я был выбран даже в президиум.
Внезапное изменение моего положения стало для меня в скором времени еще ощутимее. Спустя несколько дней после конференции я вышел как-то пройтись по «новому городу». Вдруг я услыхал топот бегущей рысью лошади. Бричка проезжала вдоль главной улицы. Я мимолетно взглянул на нее. И вдруг меня охватило страшное смятение: в бричке сидел
Что же мне сейчас надо было делать? Бежать? Нет, не было смысла — От начальника милиции не убежишь…
Я остановился, взволнованный, в ожидании, что же сейчас произойдет. Между тем бричка приближалась. Мои нервы были напряжены до предела… Бричка остановилась Начальник милиции сошел с нее и направился ко мне, дружески улыбаясь.
— Товарищ Леонгард, нравится вам здесь, в Караганде? От всей души хотел бы, чтобы вы чувствовали себя в «новом городе» хорошо.
Я онемел. Еще недавно он на меня рычал и выгонял из города, а сейчас он беспокоится о моем благополучии!
— Да, мне очень нравится Караганда и я чувствую себя хорошо.
— Меня это очень радует.
— А скажите… можно ли мне будет в ближайшие дни придти к вам, чтобы поговорить о прописке?
Он дружелюбно отмахнулся.
— Ах нет, товарищ Леонгард, это совсем необязательно, чтобы вы из-за этого беспокоились, Я завтра утром пошлю кого-нибудь в ваш институт с бланком на прописку.
Через короткое время, все самое тяжелое осталось позади. Меня приглашали на различные собрания, вежливо меня приветствовали. Я имел, для того времени, редкое для немца счастье: меня не рассматривали как враждебного иностранца.
Но по существу, мой случай был исключением.
В других городах и населенных пунктах таких эмигрантских конференций не было, и потому многие немецкие эмигранты в это военное время переживали не только материальные лишения, но и моральные мучения.
Им помогало очень мало, когда они говорили, что они — немецкие коммунисты, которые боролись уже во времена Веймарской республики против нацистов и эту борьбу продолжали потом в подполье и в Испании. Тем не менее, их всё же нередко ругали «немцами», издевались над ними, делали их ответственными за гитлеровские бесчинства, хотя они в продолжение всей своей жизни боролись против национал–социалистов.
Однажды я получил приглашение — каждое воскресенье утром, в 10 часов, посещать доклады, которые делались для ограниченного круга лиц в обкоме партии. Это мне показалось чем-то новым. Иногда, при разговорах с партийными людьми, мне бросалось в глаза, что некоторые из них, казалось, знают больше, чем они могли почерпнуть из советских газет и журналов. Но мне были неизвестны источники этой информации. Теперь, думал я, я смогу раскрыть эту тайну, так как, очевидно, и в других городах существует такое же положение, как в Караганде. Помимо официальных обычных собраний в Караганде (как и повсюду в Советском Союзе), на которых говорились такие вещи, которые печатались в газетах, — в обкоме партии, по утрам в воскресенье, читались рефераты для избранного круга лиц и сообщались действительно интересные факты, а также давались инструкции. Участники этих совещаний получали всякий раз специальное приглашение, которое они должны были предъявлять при входе в обком. Контроль был строгий.