Рейд на Сан и Вислу
Шрифт:
Борзенко склонился над шифром. Только что принятые цифры оживают, становятся буквами, и вот уже на чистом листе бумаги медленно, слог за слогом возникают слова: «…спасибо. Не сомневался в вашем успехе, хотя молчание ваше встревожило и насторожило нас. Желаю успеха! Сообщите, на каком участке вышли к Западному Бугу. Привет. Тимофей».
Тимофей Амвросьевич Строкач был, как всегда, корректен. Но в его радиограмме содержался вопрос, который исключал всякую возможность скрыть нашу вторую погрешность. Я сразу подчеркнул карандашом слова «на каком участке вышли к Западному Бугу»
— Надо круто сворачивать на юг, — сказал Войцехович.
— Само собой. Хватит этой «лесной тактики», — подтвердил Солдатенко.
— Да. Мы выжали из лесов все. Будем стремительно спускаться на юг.
— Значит, все же ход конем? — не утерпел завзятый шахматист Вася.
— Как видишь…
— Разведка прощупывает железку. От Любомля до Ковеля, — тоном рапорта доложил Войцехович.
Он тут же показал мне на часы. Было два часа дня. На это время мы вызвали всех пятерых комбатов с комиссарами для короткого совещания.
— Начнем?
— Приглашай вызванных.
16
Через несколько минут комната заполнилась холодным воздухом и паром, который словно внесли с собой вошедшие в штаб люди. Впереди Давид Ильич Бакрадзе и Петр Леонтьевич Кульбака. Затем следовали командир третьего батальона Петя Брайко, капитан Шумейко, сменивший выбывшего по ранению Платона Воронько, ветеран из Кролевецкого отряда Токарь, заменивший Матющенко, комиссары Цымбал и Пшеницын. С длинными усами и волочащейся по земле плетью важно выступал Саша Усач — Ленкин — командир кавэскадрона. Был здесь, конечно, и новый помпохоз Федчук — после ловкого перехода с волов на коней признанный авторитет даже у старых партизан. Мелькнула снова мысль: «А все–таки что же такое авторитет в партизанском отряде? Так тогда Мыкола мне и не ответил. Забыл?»
Я огласил радиограмму, сообщавшую об утверждении Солдатенко замполитом соединения. Пожелал ему успеха. Командиры поздравили «нового комиссара».
В начале совещания решались организационно–хозяйственные, бытовые и строевые вопросы.
— В ходе первых десяти дней рейда выявилась уйма всяких неполадок, и хотя они исправлялись на ходу, но не обходилось и без мелких свар, кривотолков, неурядиц. Комбаты зачастую решали их между собой, но трения мешают делу, — сказал я напрямик. — Какие жалобы и претензии есть к штабу соединения? Давайте выкладывайте, что у кого.
Дав выговориться комбатам, я предоставил слово Войцеховичу. Он, как никто, умел воздействовать на неизбежные «местнические» настроения, которые чаще всего брали свое начало от помпохоза и старшин.
Начальник штаба и на этот раз блестяще справлялся с ролью мирового судьи. Мне оставалось сказать лишь две — три фразы, чтобы придать его указаниям форму командирского приказа. Но…
Мы ведь шли в рейд, то есть, по нашим партизанским понятиям, «совершали глубокую операцию», основой которой был маневр. В тот период войны уже прекрасно было усвоено и повторялось на все лады крылатое суворовское изречение: каждый солдат должен понимать свой маневр.
Нам предстояло стремительно
— Совещание не окончено. Товарищи комбаты и комиссары, попрошу подойти к карте. Противник…
Тут я сделал паузу и посмотрел на склонившихся над столом людей в телогрейках, крестьянских кожухах, немецких мундирах и обычных штатских пиджаках. Нет, тут обычная схема командирского инструктажа не годится. И, переходя с официального на обычный дружеский разговор, я зачитал им захваченный в Кукуриках документ за подписью бандеровского «полковника» Гончаренко. Партизанские командиры слушали внимательно, изредка хмыкая, а иногда и комментируя наиболее хлесткие выражения и наглое бахвальство бандита. Жмуркин ерзал как на иголках. Роберт Кляйн молчал, но на его лице я заметил выразительную мину.
— Вопросы есть?
— Все ясно, — загудело в комнате.
— Какой вывод, товарищи?
— Вывод напрашивается сам собой, — первым сказал Шумейко. Комбат–пять слыл у нас «спецом по украинским националистам». — Враг коварный, опасный своим вероломством, подлостью и тем, что он собирается применять против нас всякие партизанские хитрости.
— Так треба нам его перехитрить, — наивно сказал прямодушный и совсем не способный на коварство Кульбака.
Все засмеялись.
— А конкретно, Петро Леонтьевич?
— Конкретно, конкретно, — запнулся комбат–два. — То вже пускай наши хитрованы и дипломаты голову ломают. Вот Шумейко… или Брайко.
— А чего ж? И подумаем, — весело отозвался из угла Брайко. — Если не подумаем, то ничего и не выдумаем. А подумаем — глядишь, чего–нибудь и придумаем. Правда, контрразведчики? — обратился он к Жмуркину и Кляйну.
Те поддержали комбата–три согласными кивками.
После этого я и повел речь о дальнейшем направлении рейда:
— У нас есть два варианта. Первый — двигаться дальше на запад, форсировать Буг и войти в Польшу. Второй — сегодня же круто повернуть на юг, пересечь железную дорогу и выйти в лесостепной район юго–западной части Волыни.
— А дальше? — озабоченно спросил Кульбака.
— А дальше — Львовщина и Днестр.
— А за Днестром що? — допытывался Кульбака, хотя на его вопросы уже не требовалось ответа: огромная ладонь комбата–два закрывала на карте кряжи лесистых Карпат.
— Ты что же Карпаты прикрыл, генацвале? — с ухмылкой спросил друга Давид Бакрадзе.
— А щоб мои очи их никогда не бачили, тии горы! Щоб мои ноги больше на них не ступали!
Искреннее восклицание Петра Леонтьевича вызвало общий смех.
— Так что же, товарищ комбат, вы за то, чтобы мы держали курс на Польшу? — ехидненько хмыкнул въедливый Петя Брайко.
— А що мини Польша? Горы там йэ?
— Гор впереди не видно. Лесистая равнина до самой Вислы. И за Вислой тоже, — тоном объективного справочника доложил начальник штаба.