Рейс продолжается
Шрифт:
Один раз отдыхали на море. На Азовском. Но тут нам не повезло. Какие-то штормы, дожди, ветры. Купаться удалось лишь несколько раз, загорать — и того меньше. И, наверное, потому у нас с Леной появилось к югу настороженное отношение.
Вот, в общем-то, и все наши отпуска. Не густо, конечно, но ведь и до серебряной свадьбы нам далековато. Сколько мы вместе? Всего ничего.
В этом смысле у Вадима жизнь куда богаче. Он уже дважды выезжал на лето с детским садом километров за сто от города. А для него это Австралия. Там такие впечатления, что потом ползимы он по своей манере —
Например, читая ему сказку о Коньке-горбунке и упомянув о ките, я немедленно услышал вопрос: «А кит больше ежа или меньше?»
Вопросы кончились, когда мы впервые (уж не знаю, почему с таким опозданием) повели Вадима в зоопарк.
Это явилось потрясением на всю жизнь.
Повидав слона, бегемота, верблюда, он вдруг понял, сколь жалок размерами был еж. Вадим очень переживал за ежа, он плакал и с тайной надеждой все спрашивал:
— А большие ежи бывают?
— Бывают, — отвечал я и повел его смотреть дикобраза.
Дикобраз немного утешил Вадима — он все же был больше ежа, но не настолько, чтобы принести окончательное утешение. Некоторое время он крепился, но потом все же спросил:
— А больше слона ежи бывают?
— Бывают, — неожиданно вмешалась Лена, — если они хорошо кушают. Если съедают весь суп, например.
Но Вадим оказался хитрей. Он сразу раскусил наивный Ленин педагогический прием, проследил логическую связь и, тщательно все продумав, изрек:
— Пусть еж кушает суп, — и, забивая последний гвоздь в несостоявшийся воспитательный маневр матери, торжествующе добавил: «Я — не еж!»
По внешности, конечно, нет. А что касается характера, это еще подлежит изучению…
Не то, что у нас с Леной. Мы очень любим восхищаться нашими характерами. И какими только качествами мы не наделены: и добрые, и отходчивые, и уступчивые, и легкие, и веселые… Нам только крыльев не хватает, чтобы стать ангелами.
Мы, действительно, очень редко ссоримся.
«Ничего, не огорчайся, это еще придет», — зловеще предсказывает Лена, когда я ее чем-нибудь тяжко обижаю, например, не иду с ней в кино, не хвалю ее новую прическу или иронизирую над ее подругой (глупой, как телеграфный столб, и патологически лишенной чувства юмора, но «бедняжкой, такой одинокой», по мнению Лены, — еще бы!).
А вообще мы живем счастливо.
Кто это сказал: «Счастлив тот, кто утром с удовольствием идет на работу, а вечером с удовольствием возвращается домой»? Не помню. Но это о нас.
Я, действительно, не представляю себе жизнь без Вадима и Лены. И не представляю себе жизнь без моей работы. Даже если все мои тренировки, подготовка, учеба один только раз и пригодятся за всю жизнь.
Конечно, хорошо, если б они вообще не пригодились.
Это, как армия. Она десятилетиями готовится, учится, находится всегда в боевой готовности, а войны может и не быть. И дай бог, чтобы ее не было.
Когда-нибудь наступит на земле полная уверенность,
Когда-нибудь на земле переведутся все преступники (или хотя бы наиболее опасные) и тогда отпадет потребность в милиции, только ГАИ останется.
Тогда я как раз и пойду учителем физкультуры в школу или стану лесным парашютистом-пожарником или, на худой конец, буду руководить хором в милицейской самодеятельности (ах, да, милиции-то не будет, ну, ладно, в самодеятельности какой-нибудь кондитерской фабрики).
Удивительная профессия у милиционеров — делать все возможное, чтобы остаться без работы!
…А пока что можно остаться и без головы.
Я смотрю на гигантскую черную тушу самолета, что возвышается надо мной, пытаясь себе представить, что там внутри происходит.
Я представляю себе всех этих измученных, запуганных, отчаявшихся людей, старых и молодых, женщин и мужчин, здоровых и больных, наших и иностранцев.
У каждого из них где-то есть своя жизнь, кто-то их ждет, кто-то провожал. Каждого в конце пути встретят какие-то радости, какие-то приятные события, люди, дела (ну, может, не каждого, но, наверняка, большинство).
Там летят японские артисты — они возвращаются домой довольные, их чудесно принимали у нас, а быть хорошо принятыми для танцоров и балерин в Советском Союзе, это что-нибудь да значит. Там летят наши ученые — они наверняка долго готовились к своему научному конгрессу, их ждет интересная работа, диспуты с коллегами, увлекательные доклады. А наши гимнастки-студентки, ручаюсь, рассчитывали на высшие награды в этом первенстве мира по художественной гимнастике, на этом светлом празднике, который небось только и снился им последнее время. А этих старых туристов-американцев ждут новые города, неизвестная и хорошо известная им страна — Японская империя.
Там и дети — им легче всего. Они ничего не понимают. Ну, что думает сейчас этот ребенок, о котором сообщали летчики, которого держат заложником возле их кабины? Может, плачет, а, может, спит, а, может, с любопытством трогает пальцем непонятную блестящую игрушку, которую тетя держит все время около его виска.
Я представляю себе и эту «тетю» (японцы сообщили нам приметы бандитов). Совсем молодая девушка, хорошенькая, элегантная, хрупкая на вид. Чудовище! Как может быть такое!
Ну, троих других я тоже себе хорошо представляю: два настоящих бандита, профессиональные убийцы и вторая — женщина-наркоманка, преступница. Но первая-то, судя по данным на нее, воспитанная дочка порядочных родителей!
Лишнее напоминание, что преступление, подлость, самая страшная человеческая мерзость может рядиться в любые одежды: и чистые, и красивые, и светлые.
Так что, хоть и не люблю я это слово «бдительность», затрепали его, но никуда не денешься, не обойтись без него.
Странное дело, мы, милиционеры, казалось бы, никому не должны доверять, всех подозревать. А мы, наоборот, верим людям. Почему? Наверное, потому что примеров того, как самоотверженно, охотно, добровольно помогают нам люди у нас неизмеримо больше, чем примеров того, как нас пытаются обмануть.