Резервная копия воспоминаний
Шрифт:
Отец обрадовался моему приезду. Он был навеселе и на мой вопрос, можем ли мы с подругой пожить в его квартире, пока не снимем собственное жильё, ответил, что, разумеется, можем, и его квартира – моя квартира. Выпив с ним пива, несколько раз услышав подтверждение договорённости и оставив в пустой комнате наши вещи, я отправился обратно в свой район, чтобы обсудить положение вещей с Ритой и Вадимом.
Я совсем не был уверен, что отец готов к набиравшим ход событиям и что он воспринял мои слова в верном ключе.
Вадим ещё не вернулся с работы, а Рита приняла меня радушно, как и обычно. Я крайне осторожно рассказал ей про Патрика, про то, что
Впрочем, Рита предложила мне денег и продукты. Продукты я взял, а от денег отказался (в школе нас учили быть скромными).
Незаметно прошёл день. Патрик отработал своё и попытался поехать домой, но сложная система движения московских автобусов привела его в замешательство; его путь «домой» сильно удлинился, вымотав дополнительные силы и изрядно подействовав на нервы. Мы встретились у дома Риты – и оттуда начался новый путь: к отцу. Пока то да сё, совсем стемнело.
В подъезде отца сидела старушка-консьерж. Она долго не хотела пускать нас, мотивируя это тем, что-де в каждую квартиру проведены домофонные трубки, по которым можно связаться с хозяевами квартир. Она не могла не знать, что отец на такую трубку денег тратить не стал, – она просто решила над нами поглумиться.
Войдя, мы долго звонили в отцовскую дверь, и, хотя через глазок виднелся свет в прихожей, нам никто не открывал. Я пытался позвонить ему на телефон со своего сотового, однако в подъезде сеть не ловилась. Чтобы совершить, наконец, звонок, пришлось выйти на улицу. В квартире отца к телефону никто не подходил. Я подозревал, что он напился, и требуется хорошенько постучать в дверь, дабы тот проснулся. Намереваясь это сделать, я попытался снова войти в подъезд. Проклятая бабка выгнала меня обратно, пообещав вызвать милицию.
И мы остались одни, на улице.
***
Я тогда ещё верил, будто бы, помимо Димы, у меня осталось много хороших друзей. Я стал им звонить, тратя драгоценные деньги, но никто не мог приютить нас на ночь. Не зря говорят, что мать самое ценное в жизни. Если она отказалась принять тебя, то и никто не примет.
В гаражах поблизости орала пьяная шпана. Бабка-консьержка следила за нами через окошко каморки. С презрением поглядывали на нас довольные граждане, выходившие после длительного рабочего дня из автомобилей. «Опять маргиналы к нам во двор припёрлись», – думали они.
До этого я никогда не оставался ночью на улице. Мне стало страшно, но Патрик не должен был видеть моего страха. Я тогда рассуждал обывательскими формулами, а по ним «мужчина» в любой ситуации должен внушать женщине, что всё «будет хорошо».
– Всё будет хорошо, – сказал я таким тоном, что Патрик сразу понял: «Приехали. Пиздец».
В пригаражной забегаловке мы купили пива, крабовых палочек, сосисок и хлеба, и на одном из последних автобусов поехали в мой район. Я решил переночевать там: всё-таки места знакомые. Помню, мы ехали в автобусе, и Патрик говорил, как красив ночной город с его рекламными щитами, фонарями и горящими окнами,
На одной остановке в автобус вошла моя бывшая одноклассница и спросила, как у меня дела. В школе она была некрасивой забитой девчонкой, а потом её, видно, кто-то оприходовал, и она стала до тошноты самоуверенной и вульгарной девкой, хотя при её внешности можно было бы вести себя поскромнее. «Боже мой! – подумал я. – Мир не узнать! Год назад всё было совсем не так!». А год – он как мгновение.
На пустыре за железной дорогой разожгли костёр и жарили на нём хлеб и сосиски, пили пиво, чтоб не бояться. Когда костёр совсем было погас, я долго ещё кидал в него маленькие веточки, щепки, окурки, продлевая жизнь маленького пламени. Мне это казалось увлекательным и Патрику тоже. А потом мы, так и не наевшись, не напившись и не согревшись, набрали на помойке газет и картонок, залезли на пожарную лестницу подъезда моего дома и забомжевали. Было дьявольски холодно; наших газет-картонок не хватило даже на одного человека, так что пришлось потом наворовать половиков из-под дверей счастливых обитателей тёпленьких квартирок. Наконец, с грехом пополам устроившись, мы попытались уснуть. Страх мешал нам сильнее, чем холод. Мы боялись, что кто-нибудь придёт на пожарную лестницу и обидит нас, просто так, от нечего делать, и мы не знали, что ждёт нас завтра.
– Положись на меня, – сказал я Патрику. – Пока я не сдох, ты не пропадёшь.
И поклялся, что никогда не дам его в обиду.
***
То утро добрым не назовёшь. В семь часов нас поднял холод. Я был зол. Я спустился к себе на этаж и стал долбить кулаком в дверь квартиры. Открыла мать. Было видно, что она всю ночь не спала. Я сказал ей, что она свинья, если заставляет ночевать в такую холодину на улице. Но, несмотря на пережитую внутреннюю борьбу, страх и ненависть к ФСБ и вера в мой идиотизм не отпускали еёь.
«Ты можешь спать в квартире, – сказала мать. – А она – нет».
Мы опять позавтракали мерзкими лепёшками из «Макдоналдса» и поехали к отцу. Собственно, за ночь я уже нашёл «выход» из положения и «знал», куда мы должны двинуться. Я бы к отцу и не заходил, но у него в квартире оставались завезённые вчера необходимые вещи.
Похмельный отец открыл дверь со словами: «Какого х-х-х-хера надо?!». Узнав меня, он нахмурился и сказал: «А, это ты… Заходи…». Он думал, что это местные алкоголики пришли, чтоб денег просить. Как я и предполагал, вчера он напился до бесчувственности и не мог ходить, а у бабушки прихватило сердце, и она не подходила к двери, хоть и слышала, как мы звонили. Отец пообещал, что такого больше не повторится, познакомился с Патриком и предложил нам чаю.
В школе нас приучали к «гордости». Я был «горд» и дьявольски зол, и, схватив рюкзак, покинул квартиру.
Это было ошибкой. Надо было остаться. И вчера надо было не спать на улице, а подождать чуть-чуть и снова позвонить по телефону – тогда бы бабушка открыла. Ночь на улице стала чудовищной ошибкой, не менее чем рисунки, оставленные на столе на виду у матери. Но тогда я об этом не знал. И я не видел никаких гарантий, что отец снова не напьётся и не оставит нас на улице. Апостол Пётр исправно выполнял свой долг.