Ричард Длинные Руки – барон
Шрифт:
Граф Эбергард пустил коня рядом, сказал бесстрастно:
– Я еще не поздравил вас, сэр Ричард, с великолепным выстрелом.
– Спасибо, – ответил я вежливо, – но, как я догадываюсь, в вашей среде считается позором, если рыцарь берет в руки лук?
Он ответил так же бесстрастно, глядя перед собой:
– Я полагаю, что никому не удается объять все. И не случайно рыцари совершенствуются в ударах конным строем, а простолюдины – в умелой стрельбе из лука. Требовать, чтобы и без того загруженные тяжелым учением рыцари умели еще и хорошо стрелять, – это понизить общий уровень
– Справедливо, – согласился я.
Он поглядывал на меня искоса, но я молчал, и он добавил словно нехотя:
– Видимо, у вас просто больше сил, если вы сумели освоить и такие дисциплины. Возможно, вы умеете пользоваться еще и вашим молотом, который с вами неразлучен…
Пахнуло холодком тревоги, я ответил сдержанно:
– Возможно.
– У него коротковата ручка, – заметил он.
– Это просто память, – ответил я. Он вскинул брови в немом вопросе, я пояснил: – Память о наших предках, что переходит из рода в род. Вот сейчас досталась мне. Как сувенир.
Он некоторое время ехал молча, затем обронил вполголоса:
– Сэр Ричард, совершенно случайно я один из немногих на земле, кто видел изображение такого молота в древнейших книгах. Я тогда был ребенком и часто играл в библиотеке нашего придворного мага. У него была одна стариннейшая книга, которую он очень ценил. Знаете, что в детстве запомнится, ничем не сотрешь… И сейчас как будто вижу странные руны на молоте… Вы уверены, что не прикидываетесь простолюдином?
Я засмеялся.
– Сэр Эбергард, давайте оставим этот разговор. В моем королевстве, как вы видите, и рыцарей воспитывают иначе, и понятия о простолюдинстве несколько иные!
Он сдвинул плечи, но ничем больше не выразил отношения к моему увиливанию, а через минуту заметил:
– Кони идут хорошо, а местность здесь ровная. К тому же полнолуние. Полагаю, можно ехать не останавливаясь. На отдых остановимся, когда больше сил не останется.
Я спросил коротко:
– Опасаетесь?
– Да, – ответил он просто. – Сто всадников, в сутках пути… Если будут гнать коней, как гнали предыдущие, то к утру могут обрушиться на наш лагерь. Конечно, если они будут гнать всю ночь, а мы разляжемся на отдыхе, не нуждаясь в нем… остро.
Я кивнул.
– Понимаю, сэр Эбергард. Так гибли и прославленные полководцы, которые из жалости давали отдохнуть усталым бойцам. А потом тонули при отступлении, кто в Иртыше, кто в Урале… Будем ехать!
Глава 14
Усталые рыцари рассуждали на все лады, как доберутся до постоялого двора и, наконец-то нажравшись горячего, завалятся в теплые чистые постели. Кто-то свернул разговор на аппетитных служанок, таких же лакомых, как молодые цыплята на вертелах, разговор оживился, пошли смешки.
Сэр Смит наклонился с огромного коня и шлепнул Кадфаэля по спине.
– Еще не передумал оставаться в монахах? Только кивни, возьму оруженосцем!
Дилан захохотал:
– И в первой же гостинице расстанешься с целибатом!
Кадфаэль стыдливо отвернулся. Сэр Смит захохотал:
– А что я вам расскажу!.. Умер папа римский и попал в рай. Ну, к такому человеку и отношение особое,
Кадфаэль смолчал, сэр Смит повернулся ко мне.
– Не правда ли, он многое теряет?
– Наверное, – согласился я. – Вообще-то знаю такую ветвь христианства, где безбрачия нет. Там священники имеют жен, коров, коз, свиней и овец, двор полон кур и гусей. У таких пастырей головы забиты домашними проблемами: как удачно выдать замуж дочку, как не пускать сына по кабакам, отвадить кузнеца ходить к его жене, самому сходить к жене дьячка…
На лице Кадфаэля проступила неуверенная благодарность, а рыцари, как ни странно, притихли и вроде бы даже задумались.
Солнце опустилось и выглядывает из-за крон, даже сквозь них, из-за чего весь лес стал оранжевым. Даже толстые, потрескавшиеся от старости стволы покраснели, а земля под ногами стала темно-багровой. Я посматривал по сторонам, дивясь чуду преображения в единый миг из буйного зеленого рая, шумного и стрекочущего, в это тяжелое умиротворение. Листья разом перестали шелестеть, ибо целиком из золота, не пошелестишь, птицы послушно укладываются в гнезда с этим последним лучом, что сейчас скользит вверх по стволам деревьев, в последний раз вспыхивают верхушки, особенно ярко в быстро темнеющем мире, и все разом погружается в ночь для леса. Это для нас еще сумерки, а для птиц – темная ночь.
Пес выбежал с перемазанным яичным желтком носом, облизался смачно, пересчитал нас, как овец, и снова нырнул в чащу.
Ночь наступает издалека непривычно тихая, темно-лиловый купол выгнулся, как свод исполинского храма. Зажглись первые звезды, в сердце торкнулось чем-то знакомым. Не в расположении звезд, конечно, я не степняк, чтобы запоминать, какие они и где, в самой конструкции: свод, звезды… Как-то в детстве, прячась от дождя, забежали в церковь. Помню, как поразил этот исполинский свод с нарисованными звездами и летающими ангелами. Тогда долго не мог понять нелепости и цели этой гигантской конструкции, ведь все здания понятно для чего, а для чего церковь? И вот теперь вижу над головой тот же свод, те же звезды…
И я – так и не покинувший эту вселенскую церковь, все еще отыскивающий свой путь, как отыскивает ее всю жизнь любой человек.
Простучали копыта, сэр Смит крикнул несколько громче, чем обычно:
– Сэр Ричард, что-то слишком тихо!
– Да, – согласился я довольно, потом сознание зацепилось за «слишком». – А что тревожит?
– Хотя бы кузнечики кричали, – сказал он нервно. – Трава вон какая. И время для их песен.
Далеко на горизонте вспыхнули багровым огнем горные вершины, раскалились до вишневого цвета, затем разом погасли. Небо стало совсем темным, а звезд высыпала масса, заливая землю чистым призрачным светом. Воздух стал прохладным, слышнее ароматы трав, земли.