Ричард Длинные Руки – бургграф

Орловский Гай Юлий

Клинок вошел мягко, без привычного скрипа о железо доспехов, лишь хрустнули какие-то суставы. Я сделал шаг назад, выдергивая меч. Бородач смотрел на меня остановившимися глазами. Изо рта хлынула кровь, он захрипел и упал лицом вниз.

Сэр Торкилстон проговорил с холодным презрением:

– Это и был тот самый Блыскавец, о котором ходили легенды?

Один из разбойников пробормотал:

– Он…

– Не такой уж он и страшный, оказывается…

– Уже никого не напугает, – согласился я. Взглянул на остальных. – У вас есть возражения?

– Нет-нет, – вскрикнул один

из них, – это был плохой человек, ваша милость!

– Плохие должны сидеть дома, – сообщил я. – Ставни нужно закрыть. Никто их плохизма не увидит.

Сэр Торкилстон забрал коней, мы отправились в обратный путь. По дороге поглядывал на меня с удивлением, сказал негромко:

– Сэр Ричард, а вы непростой человек…

– Все мы уникальны, – сообщил я другую истину. – ДНК разные, а вот только ведем себя почему-то одинаково.

– Непростой, – повторил Торкилстон с удовольствием, словно часть моей непростоты падает и на него. – Он не только оставался самым быстрым… Говорят, на нем было заклятие, что никто его в нашем мире не одолеет…

– Враки, – сказал я. – Или же было сказано, что никто из этого мира его не одолеет.

Он удивился:

– А есть разница?

– Есть, – ответил я.

Он замолчал и всю обратную дорогу посматривал на меня с испугом и боязливым почтением.

Вскоре копыта застучали звонче по вымощенной булыжником мостовой, пятеро дикарщиков стоят на коленях и укладывают в земле грубо отесанные камни, впереди работники заботливо складывают пирамидки из булыжников, а еще две подводы с горками камней терпеливо ждут, когда разгрузят.

– А все-таки о городе заботится, – сказал Торкилстон с хмурым одобрением.

– Дороги?

– Три года тому, – сообщил он, – даже в центре города были помойные ямы! И ни одной мощеной улицы. А теперь и окраинные мостит…

– А что вы знаете о священнике? – ответил я невпопад, откликаясь на свои невеселые мысли. – Он здесь на месте?

Торкилстон так удивился, что даже пошатнулся, будто под сильный ударом ветра.

– Священник?.. Честно говоря, у меня все как-то не находилось времени заглянуть в церковь. Видел как-то, когда проезжал мимо…

– В кабак?

Он ухмыльнулся:

– Да уж и не помню, в кабак или… гм… Когда возвращаешься из трудного похода, ну кто пойдет в церковь? Сперва, конечно, в другие места. А потом уже снова труба зовет, не до церкви… А что случилось? Кому нужна церковь в этом городе? Здесь же свобода. Только здесь удалось настолько ослабить церковь, что она больше не указывает, как жить.

Я вздохнул:

– Указывать-то она указывает…

– …но ее никто не слушает, – закончил Торкилстон со смешком. – Знаете ли, это же проблема выбора: подчиняться или не подчиняться! Когда можно выбирать, любой предпочтет неподчинение, что и есть подлинная свобода.

Я помалкивал, это мне все понятно и знакомо. Более того, я со всем этим целиком и полностью согласен. Настолько целиком и полностью, что даже назвать себя говном язык не поворачивается.

Глава 3

Амелия встретила нас со слезами на глазах, Торкилстон въехал во двор, гордо подбоченившись

и покручивая ус, дети боязливо толпились на крыльце, а Пес едва не сошел с ума, пытаясь запрыгнуть на Зайчика и усесться со мной рядом.

Я соскочил на землю, дал облизать и понапрыгивать на себя. Ганс и Фриц наконец решились сбежать во двор и повели в конюшню найденных коней.

Я шлепнул Зайчика по крупу.

– Иди в стойло, зверюга. И ничего там не ломай!

Сэр Торкилстон спросил с беспокойством:

– Вы что-то задумали?

– Вернусь в город, – признался я. – Хочу поговорить со священником. Мне все-таки кажется, с его помощью что-то сделать можно. Да и вообще… Кто, как не он, должен быть светочем?

– Да какой из него светоч? – удивился Торкилстон. – Рядовой деревенский попик!

– То-то и оно, – сказал я с неохотой, – но должен же он хоть как-то ловить мышей…

– Мышей?

– Ну да, – объяснил я, – вот взять сто молодых дворян, что весело и беспечно проводят время в пьянках, утехах и потехах… Но так убивают время только девяносто пять из них! Двое потихоньку, чтобы не вызывать насмешек, уходят на задний двор и там до потери сознания рубят и колят чучело, еще трое ускользают из-за накрытого стола, после которого надо идти к девкам, ускользают и пробираются в библиотеку…

Он смотрел непонимающе. Я вздохнул, развел руками:

– Пройдут годы, и те трое, что отказались от пьянки и баб ради книг, станут кардиналами, верховными канцлерами, а те, что до потери пульса рубились с чучелами, – грозными победителями турниров, полководцами… Я хочу сказать, что и в этом городе должны быть люди, что не поддались этому разгулу. А если и поддались, то ненадолго.

Он хмыкнул саркастически:

– Еще бы! Даже я такого знаю.

– Кто? – спросил я.

– Бриклайт, – ответил он с некоторым злорадством.

Я кивнул:

– Он в свои бордели не заходит?

– Во всяком случае, не погрязает. Ему нравится, как вы говорите, сэр Ричард, создавать это вот все, что вы так грубо зовете борделем. А также руководить всем этим. А в этом случае, как догадываюсь, у самого не слишком много времени для пьянок. И по женским постелям он не прыгает, у него есть и поинтереснее дела…

Я помылся и сменил порванную одежду, вот бы еще ее научить регенерировать, Амелия настояла, чтобы я плотно пообедал, Торкилстон поддержал: с сытым желудком сам черт не страшен. От вина я отказался, Пес смотрел с ожиданием, но я пояснил, что такую гадость пьют только люди за их грехи, а звери – невинные души.

– Я скоро, – крикнул я на прощанье, – не обижайте мою собачку.

Во дворе свежо, пахнет зеленью, но едва вышел из сада, как повеяло сухим жаром от накаленных за день каменных зданий и даже булыжных мостовых, в городе ни единого деревца, зато в спину подталкивает прохладное дыхание океана. Я постепенно погружался в каменную деревню, называемую городом, и представлял, как над этими одноэтажными домиками появятся еще по десять-двадцать этажей, а то и по сорок, вот тогда и будут настоящие каменные джунгли, а сейчас это еще не джунгли, а городские звери еще не настоящие звери.