Ричард Длинные Руки – эрцфюрст
Шрифт:
Для меня слово «племя» звучит абстрактно, ну как и «народ», а племя это как бы тот же народ, только поменьше. Но вот слушаю и вижу, что племя — это потомство одного мужика по прозвищу «Плечистый», потому и раменсы, рамена — это плечи, как вот тихонцы — потомство некого Тихона.
Плечистый забрался в эти дикие края с украденной из одного села девушкой, у них на этой земле было пятнадцать детей, четверо умерли во младенчестве, но одиннадцать дали шестьдесят внуков, а те триста правнуков, и таким образом
Вообще-то и слово «народ» тот же «род» с приставкой «на», так что вижу на примере этого племени, как народы возникают и развиваются, но точно так же многие и гибнут без следа, как племена, так и целые народы, не успев обрести государственность…
— Дай Господь счастья вашему племени, — сказал я и поднялся. — Пойду пройдусь.
Он проводил меня задумчивым взглядом. Ассита нигде не показывается, я обошел все село, наконец увидел ее на околице, где уверенно дает распоряжения мужикам, как ставить на дороге рогатки, что остановят всадников, как ставить и сколько их нужно.
Когда она пошла обратно к дому, я двинулся сперва на расстоянии, потом начал догонять. Она резко остановилась, обернулась, лицо бледное, взгляд страдальческий, в глазах невысказанная мольба.
— Я хотел помочь, — пробормотал я неуклюже.
Она произнесла бесцветным голосом:
— У нас неприятности. Не вмешивайся.
— Спасибо, — сказал я, — но я в какой-то мере человек, что все-таки вмешивается.
— Мы отступаем, — пояснила она. — Скоро нас превратят в рабов, отпор выстроить не удается.
— Еще не все потеряно, — сказал я.
Она покачала головой и отвернулась. Я взял ее за плечи, повернул к себе и, придерживая, сказал мягко:
— Ассита, в самом деле…
Она покачала головой, но наши взгляды не отрывались друг от друга, я чувствовал идущую от нее нежность и то настоящее женское тепло, которого нам так не хватает. Она смотрела в меня, и что-то в ее лице происходило, менялось, оно не стало более женственным, но словно бы исчезли все запоры и преграды, я могу видеть ее всю…
Наши головы начали сближаться сами по себе, я смотрел на ее губы, созданные для поцелуев, она слегка опустила взгляд, и я понял, что она сейчас видит мои губы.
В последний миг она вздрогнула, чуть-чуть отстранилась и произнесла слабым голосом:
— Мне нужно проверить, как укрепили с другой стороны села… Не провожай, я сама.
Я бессильно смотрел ей вслед, а она, чувствуя мой взгляд, сутулилась и удалялась несвойственной ей суетливой походкой и частыми мелкими шажками.
Снова я подстерег ее только через час, она несла мешок с овечьей шерстью. Я бросился наперерез, а она, завидев меня, мгновение смотрела в упор, потом резко повернулась и пошла быстро в сторону.
Я догнал быстрыми шагами, она не
— Ассита, — сказал я, — нужно поговорить…
Она не ответила, продолжала идти, глядя в землю и прижимая к животу мешок.
— Ассита, — сказал я, — да остановись же…
Она покачала головой и, не поднимая ее, продолжала идти. Я пытался придержать ее, но она не остановилась, и все так же держала голову опущенной.
— Что с тобой? — спросил я.
— Ты знаешь, — ответила она глухо.
— Ничего я не знаю, — сказал я. — Погоди!
— Мне надо отнести…
Я ухватил ее за талию, остановил и повернул к себе. Она крепче прижала к себе мешок, словно воздвигая барьер между нами.
— Ассита, — сказал я страстно. — Я не знаю, что со мной творится, но я не могу жить без тебя. Я не могу дышать без тебя, я не могу ни о чем думать, кроме как о тебе… Я всегда вижу тебя перед глазами!
Она все старалась опустить голову, я взял ее за подбородок и поднял, глаза ее, серьезные и наполненные болью, взглянули на меня с укором.
— Так нельзя…
— Почему? — спросил я. — Мы свободные люди!
— Нет, — отрезала она. — Мы живем в обществе.
— Но мы не нарушаем его законов!
— Разве? — спросила она. — Мой муж погиб всего месяц тому. Я должна быть в трауре, но на мне все племя, я должна заниматься им… И я никак не должна…
Она умолкла, я сказал ласково, но настойчиво:
— Не должна, но можешь. Жизнь продолжается. Надо жить. Твой муж хотел бы, чтобы ты снова вышла замуж и была счастливой!
Она вздрогнула, посмотрела на меня чуточку дико.
— Разве?
— Разве он не любил тебя? — спросил я. — Разве не желал тебе счастья?
— Да, но…
Я сказал настойчиво:
— Ты должна жить в этом мире, а не в прошлом.
Она прошептала:
— Я и так… я не должна к тебе чувствовать того, что у меня теперь в сердце. Это слишком… слишком рано.
Я сказал терпеливо:
— Разве я тороплю? Просто не отвергай меня сейчас.
— Я отвергаю не тебя.
— А что?
Она ответила слабо:
— Все это… нахлынувшее. Моему племени нужно думать о том, как выжить! В первую очередь об этом должна думать я, потому что мы правили вместе с мужем. Но сейчас у меня в голове сумбур, а в душе буря…
— Главное, — произнес я тихо, — не будем прятать то, что в наших душах, друг от друга. Я помогу разобраться с тем разбойником, а потом заберу тебя и детей в Геннегау, это самый красивый город на свете.
Она счастливо заулыбалась.
— Правда?.. Но, погоди, как я оставлю племя? Они все рассчитывают на меня. Мы с мужем вдвоем держали на своих плечах здесь все, а теперь это на мне…