Ричард Длинные Руки – герцог
Шрифт:
– Боюсь, придется менять и всю одежду.
– Не жадничай, – сказал я кротко. – Высшее богатство – отсутствие жадности.
Он неумело улыбнулся, свирепое лицо стало почти человеческим.
– Для вас здесь ничего не жалко. И никому.
Стражники бегом понесли детали моего доспеха, но, как я заметил, не к оружейнику, а прямо в кузницу.
Паньоль снова бросил взгляд на замершую Иллариану, но я о ней молчу, и он снова сделал вид, что мы вот только вдвоем, спросил осторожно:
– Ваша светлость, вы собираетесь и этой ночью…
– Как
Он посмотрел на мои голые ноги, зябко поежился.
– Да, конечно. Жаль, не бывает железных.
Я улыбнулся, он сконфуженно умолк, стальной панцирь пробит когтями так, что годится на решето, а это значит, и железо не очень-то спасает.
Я сказал громко:
– У меня сегодня гостья, благороднейшая леди Иллариана изволила нанести мне визит.
Марсель молча поклонился, в глазах вопрос, что это за леди без пышной свиты и вообще без сопровождающих, но смолчал, герцог им достался тоже с причудами.
– Я распоряжусь, – сказал он наконец, – чтобы подали вам прямо в покои.
– Спасибо, Марсель, – поблагодарил я. – Ты все понимаешь.
Он снова поклонился, вряд ли что понял, но все равно похвала приятна, а заслуженная или нет, менее важно.
В моих покоях Иллариана огляделась и тут же устроилась с ногами в кресле, свернувшись в такой тугой клубочек, что рядом можно посадить Бобика.
Он молча и преданно сопровождал нас, с Илларианы не сводил глаз, на меня поглядывал с таким выражением, словно хотел сказать: а здорово нам повезло отловить такую?
– Здесь хорошая еда и вино, – сказал я, – но мне так хочется самому послужить тебе!.. Позволишь?
Она посмотрела большими глазищами, я ощутил оторопь, читает мысли, что ли, наконец она сказала серьезно:
– Да, если хочешь.
– Для тебя очень хочу, – заверил я.
– Хорошо…
Впервые я создавал с таким радостным чувством все эти бифштексы и ромштексы, всевозможные копчености, крабовое мясо, икру красную и черную, потом спохватился и принялся заставлять столешницу всевозможными десертными вкусностями, что тают во рту, и чувствовал, что могу создать все-все, что когда-либо ел. Память сохранила не только вкус икры, но и ее состав, когда желудочные соки скрупулезно расщепляли на составные части, и я уже без боязни опозориться заполнил деликатесами все свободное место, а в центре водрузил высокую чашу на длинной ножке с воздушно взбитым мороженым.
Иллариана сперва смотрела с восторгом, затем лицо стало грустным, в глазах поселилась печаль, она вздохнула тяжело, а во взгляде я отчетливо увидел сострадание.
– Ну как? – спросил я хвастливо. – Берешь меня в слуги?
Она проговорила жалобно:
– Неужели и ты…
– Что? – испугался я и быстро оглядел себя со всех сторон. – Что у меня не так?
– Все, – ответила она, во взгляде я видел безмерную жалость. – Неужели и ты… такой же обломок прошлого, как и все мое племя?
Я дернулся, торопливо
– Я не обломок, – прошептал я на ухо. – И я не из прошлого.
Она вздрогнула, попыталась слабо высвободиться, но я не отпустил, и она послушно затихла.
– А кто ты?
– Да вот все стараюсь понять, – сообщил я. – Как только решу, что понял, тут же брык – и все меняется!.. Понимаю, что ничего не понимал. Прямо бешусь.
Она спросила серьезно:
– Почему?
– Приходится признаваться, – объяснил я, – что был дураком. И поступал по-дурацки. Зато теперь ого-го, самый умный!.. И так всякий раз. Снова и снова.
Она покачала головой, в глазах непонимание.
– А ты разве не умный?
– Еще какой, – заверил я. – Ты ешь-ешь. Или клюй, если тебе удобнее. Ты хищная или как?
Она улыбнулась.
– Нет, если я верно тебя поняла.
– Жаль, – сказал я с огорчением. – Столько мяса наворотил, аж лед в костях!..
– Сам ешь, – предложила она.
– Ну да, чтоб ты меня считала зверем. Тогда уж и я повегетарианствую. Или повегетарианю. Премию получу от «зеленых». А мороженое тебе можно? Вот это?
Я наслаждался, глядя с нежностью, как опасливо трогает это странное блюдо, пробует, затем с осторожностью подносит к губам, ест – ура, глазки блестят, красный язычок ловит стекающие капли, там взбитая смесь сливочного, пересыпанная дроблеными орехами и украшенная отборной клубникой, ярко-красной, нежной и сладкой…
– Бесподобно, – прошептала она. – Сказочно. Просто невероятно. Блюдо королей, да?
– Да, – согласился я, вздохнул, – да, конечно. У нас там одни короли. С вот такими соплями.
Серебряная ложечка загребала молочную стружку все медленнее, наконец Иллариана вздохнула и задержала ее в воздухе.
– Ты очень не хочешь говорить о том, что случилось?
Я помедлил, покачал головой.
– Честно говоря, не хочу. Ты слишком нежная, трепетная, как только что выбравшаяся из кокона бабочка… вся цветная и с непотрепанными крылышками. И хотя знаю, живешь даже не миллениумы лет, а эоны, все равно такая хрупкая, что у меня сердце рвется от нежности и жалости. Почему не могу разорвать себе грудь и спрятать тебя туда, чтобы всегда была в безопасности рядом с моим сердцем?
Она слабо улыбнулась.
– Ты прав, мы пугливые и хрупкие… однако, возможно, я больше тебя знаю…
– Это бесспорно, – согласился я.
– Я о тех существах, что гнались за тобой.
– Скажи, – предложил я. – Но мороженое все равно съешь.
Она вяло ковырялась в нем ложечкой, выгрызая пещерки и создавая гроты, взгляд стал отсутствующим.
– Это гончие Тьмы, – проговорила она медленно. – Они не живут в лесу… вообще не живут сами по себе.
– Много времени прошло, – заметил я. – Может быть, уже прижились? Одичали, как мустанги. Даже как собаки динго?