Ричард Длинные Руки – граф
Шрифт:
Я возразил нервно:
— Ваша милость, наша деревня, которую вы почему-то зовете свернутым королевством… какое из нее королевство?.. Это просто деревня, как и все остальные. А замок господ — это просто замок… Конечно, я удивился, что на свете есть еще замки, если вы правду говорите, что там, в зеркале, этот чародей живет тоже в замке… Это ж получается, что на свете целых три замка?.. Но если вы, такая мудрая, не можете заговорить с этим чародеем, то что могу придумать я?
Она сказала раздраженно:
— Потому что он в таких же далеких и странных землях, как и та, где жил ты!.. Может быть, знаешь… или быстрее
— Я? — спросил я в страхе.
Она прошипела, как разъяренная кошка:
— Да! И ты будешь стараться изо всех сил. Иначе превращу в одну из свиней, которых так много в моем хозяйстве!
Я задрожал, затрясся, протянул к ней руки в умоляющем жесте:
— Ваша милость!.. Не губите!.. Я уж и так этой магии боюсь, уж и не знаю, как только боюсь! Даже пауков так не боюсь, как этой страшной магии! А вы меня так пугаете, что я вот щас упаду и сам от страха превращусь в кабана, а то и вовсе — в кнура. И какая тогда от меня польза?
Она сказала с отвращением:
— Да от тебя и так никакой пользы. Думай, ты же мужчина! Чем можно его заинтересовать?
Я сказал с подобострастием:
— Если заинтересовать как мужчину, то понятно, я вам уже говорил, всего-то надо вроде бы невзначай приподнять платье повыше… Но вроде бы невзначай, мужчины любят скромных, чтобы уж оторваться на таких дурах по полной. Чтобы они, а не их… Мерилин Монро специально по краю ямы проходила, а оттуда дул дракон, чтобы у нее платье взлетало выше головы! А она, застеснявшись, охает и все прижимает платье вниз, все прижимает, а оно все взлетает и взлетает, а она все прижимает… дура, вместо того чтобы отбежать от края ямы. Ну, конечно, только дура отбежит, когда весь мед в том, чтобы вроде нечаянно показать свои прелестные ножки… С другой стороны, каждый мужчина видит, что дура, а это всем нравится. Вы дурой прикидываться пробовали?
Она вздрогнула от неожиданного вопроса.
— Дурой?
— Круглой, — подтвердил я. — Полной, абсолютной. Чем глупее, тем женственнее.
Она смотрела на меня со злобной подозрительностью. Я видел, как хочет порасспросить об этой хитрющей Мерилин и одновременно старается понять, что же может показаться привлекательным в дурости.
— Вроде бы нет, — ответила она коротко.
Я кивнул:
— Понятно. Хотя один раз получилось… хоть и нечаянно. Вы опирсинговались с головы до ног, как папуаска перед Миклухо-Маклаем, чародей не зря улыбнулся, отметил дурость.
Она побагровела, глаза блеснули опасным огнем, я вздохнул и покорно склонил голову, но в следующий момент леди Элинор, как я и рассчитывал, сообразила, что именно тогда чародей и среагировал на нее хоть как-то.
— Знаешь, — сказала она раздраженно, — мне кажется, с дурой общаться он уж точно не станет.
— Если не станет, — возразил я, — тогда можно выкинуть неожиданный финт — показать себя очень даже умной! Такой контраст весьма даже ошеломляет… Как из огня да в полымя. Нет, из огня да в контрастный душ. Но это потом, а сейчас вы должны сделать что-то такое, чтобы он на вас обратил внимание, заговорил… а если говорить нельзя, то хотя бы подал какой-то знак. Кстати, если звуки не проходят, то можно переписываться. Пишете на листке и показываете ему. Вы вообще-то грамоту знаете? Ох, простите, вы ж сами читаете… Так вот напишите ему и покажите. Только крупными буквами, в то
Она призадумалась, сказала в нерешительности:
— Как-то я не обращала внимание. Но, кажется, я слышала какие-то звуки. Не от него, а… откуда-то. Возможно, даже не из его комнаты.
Она подошла к зеркалу, я украдкой рассматривал удивительно прямую грациозную спину, словно смоделированную на компе. Что отражается в зеркале — не вижу, только и понял, что придирчиво всматривается в свое лицо, за этим занятием все женщины могут проводить часы, потом вскинула руки и приподняла пышные волосы исконно женским жестом, сколько его ни вижу, никак не пойму сакрального смысла, подержала так, всмотрелась, чуть-чуть поворачиваясь. Пламенно красные волосы на глазах посветлели, обрели цвет поспевшей пшеницы.
Медленно повернулась ко мне, я ахнул и остался с отвисшей челюстью. Она смотрела на меня с явным удовольствием, хотя могла бы уже привыкнуть к восторгам по поводу ее внешности, могла, но, наверное, это как наркотик, никак не удается остановиться.
— Что, — произнесла она насмешливо, — уставился? Не узнаешь?
— С… трудом, — пробормотал я. — Вообще-то, ваша милость, мне кажется…
Я замялся, она спросила с интересом:
— Договаривай, не бойся!
— Мне кажется, — промямлил я, — насмотревшись на вас, я уже не смогу смотреть на других женщин.
Она польщенно улыбнулась, переспросила с еще большим интересом:
— Почему же?
Я смущенно опустил взор, поелозил им по полу, оставляя широкие сальные полосы, развел руками, промямлил:
— Я уже увидел самых красивых женщин!.. Всяких, разных.
Полные сочные губы раздвинулись шире, блеснула узкая полоска жемчужных зубов.
— В самом деле?
Я подумал, поморщил лоб, даже поскреб в затылке.
— Ну… разве что не видел коротких и толстых?.. Да еще чтобы, извиняюсь, вымя до колен… Но на таких я и раньше не оглядывался.
Она засмеялась, два ряда жемчужно-светлых и ровных зубов разомкнулись, показывая влажную алость рта.
— Не думаю, что ты увидел их всех. Все женщины любят меняться. Потому у всех столько платьев, обуви, украшений, брошек, заколок, медальонов, ожерелий… Но если большинство женщин могут сменить только одежду, украшения да прическу, волшебницы могут намного больше…
Я поклонился, а ведь в самом деле она только женщина. Разве колдуну-мужчине, хоть самому завалящему, хоть могучему, пришло бы в голову тратить драгоценную волшбу, чтобы изменить свой облик? Да хрен с ним, мы себе любыми нравимся, мы сразу бы начали думать о завоевании мира, пусть даже у нас в арсенале всего-навсего одно заклятие превращения яйца в курицу, а женщина львиную долю своих сил и времени тратит на такую хрень, как изменение цвета волос и глаз, выравнивание носа и приподнятие скул…
Она прошлась по комнате с грацией двуногой кошки, резко повернулась ко мне.
— Мужчины говорят, что я — совершенная женщина. Ты с ними согласен?
Я вздохнул — если соглашусь, стану таким же неотличимым от всех, да и задело это хвастовство, — поклонился и сказал кротко:
— Как скажете, ваша милость.
Она насторожилась.
— Что это значит?
— Как скажете, ваша милость, — повторил я. — Скажете, что вы — самая совершенная женщина, я это запомню. И всем скажу, кто спросит.