Ричард Длинные Руки – гроссграф
Шрифт:
Мои рыцари смотрели в изумлении, как я птицей слетел с крыльца. Отец Дитрих не успел слезть, я подхватил его в объятия, потом, опомнившись, смиренно поцеловал руку, а он благословил меня. Изможденное в долгой дороге лицо сияло, а глаза лучились умом и добротой.
– Я рад, - произнес он, осеняя меня крестным знамением, - что наше путешествие не напрасно. Ты жив, ты цел и… как мы узнали в дороге, укрепил свою власть над большой провинцией.
– К вящей славе Господа, - ответил я смиренно, только потом вспомнив, что это всегда говорили иезуиты.
– К
Из окон выглядывала челядь, рыцари во дворе заинтересованно окружили нас плотным кольцом. Спутники отца Дитриха слезли с мулов, сбросили капюшоны, бледные юноши с горящими глазами и строгими лицами, в каждом нетерпение переделать мир, чтобы Царство Божье и мир во всем мире наступили прямо сегодня к вечеру. В крайнем случае, завтра.
– Мои помощники, - сообщил отец Дитрих.
– Брат Авель и брат Тулий. Очень ревностные в вере, грамотные и жаждущие отдать все силы служению Господу.
– Тоже из Зорра?
– спросил я.
– Оттуда, - ответил отец Дитрих просто.
По двору прокатилась волна шелеста и почти суеверного шепота. О Зорре знают, что это некая овеянная славой легендарная крепость на Севере, где бьются силы Света и Тьмы, там уже не люди, а праведники с одной стороны, и самые лютые злодеи и колдуны - с другой.
– Приветствую, братья, - обратился я уважительно к молодым монахам, - вы из Зорра, а это говорит многое. Взгляните на лица тех, кто вас встречает! Отец Дитрих наверняка рассказал вам в дороге, что я отчасти ваш собрат, паладин и… тоже побывал в Зорре. Так что не стесняйтесь, не считайте меня так уж господином.
Оба перекрестились, один произнес звучным юношеским голосом:
– Мы не признаем другого господина, кроме Господа.
Отец Дитрих чуть усмехнулся, а я сказал уязвленно:
– Признаюсь, уели!… Эй, там, на крыльце! Отведите братьев в свободную комнату, принесите поесть, одежду выбейте от пыли. Отдохнут, поговорим о работе.
Тот, которого отец Дитрих назвал Авелем, возразил:
– Мы готовы приступить к работе сейчас.
– Но я сам должен решить, - ответил я с улыбкой, - какую работу вам предложить. Я не ждал вас… сегодня. Отец Дитрих, прошу в мои покои. Нам есть о чем поговорить.
Один из старших слуг подхватил под руки молодых монахов или священников, еще не знаю, кто они по профе, потащил к черному входу. Один оглянулся, ожегши меня огненным взглядом, у меня по спине прокатился трепет. Такого священного огня веры давно не видел ни в глазах, ни на лицах. Будут у меня с ними еще стычки и трудности, эти по молодости не воспримут тактические уступки, компромиссы. Они из того времени, когда гордое слово «бескомпромиссный» еще даже не стало похвалой, это само собой разумеется, а я из того, когда бескомпромиссность пережила гордый расцвет и ушла в тень, уступив осторожному и расчетливому компромиссу, который здесь расценивается не иначе как трусость и уступка противнику.
Отец Дитрих шел со мной медленно, преодолевая усталость, я видел, что дорога далась ему очень нелегко. Но сам едва сдерживался от ликования, чтобы
В покоях я зычно велел подать еду, отец Дитрих сразу же отказался от жирного и мясного, но рыбу одобрил. Кофе я создавать не стал, церковь не одобряет чудес, даже если те от святости, но велел принести травяные настои, что укрепляют силы.
– Как ты, сын мой, - спросил отец Дитрих, я чувствовал сильнейшую тревогу в сдержанном голосе, - держишься ли?
– С трудом, - признался я.
– В чем твое искушение?
– спросил он настойчиво.
– С чем борешься сейчас? Ведь самые великие битвы человек ведет не в миру, а в душе своей…
– Уже знаю, - ответил я горько.
– Прибыли вы, отец Дитрих, очень вовремя. Самое большое искушение у меня как раз сейчас. Сатана подсунул очень сладкие конфетки… отказаться нет сил. Хотя брешу, от некоторых все-таки сумел, сумел, горжусь собой, таким замечательным, хоть и понимаю, что это тоже грех.
Он вздохнул, но смолчал, я сам опередил и успел сказать раньше насчет греха гордыни.
– В чем твое искушение, сын мой?
– В силе, - ответил я.
Он вскинул брови:
– Ты считаешь себя сильнее других?
– Да, отец Дитрих, - ответил я.
– И мне все время хочется применять эту силу. Но как раз теперь ее применять нельзя. Нет, я бы применял в охотку, у меня нет чистоплюйской жалости или политкорректности, но сила хороша для ломания, но не для… даже не знаю, как и сказать. Вон монаху сила только вредит, верно?
Он подумал, кивнул.
– Вообще-то, если заглядывать далеко, да.
– Вот и у меня такое же, - сказал я горько.
– Я же это, как его, строитель! И только соберусь строить, как мне дают в руки совсем уж невозможный суперпупермеч, доспехи и возможности, теперь бы весь мир завоевывать… И снова я ломаю, ломаю…
Он перекрестил меня и сказал торопливо:
– Откажись, сын мой. Это ловушка.
– Знаю, - ответил я горько.
– Но отказаться не могу. Жадный я!… А для нас, жадных, придумана формула, что сила сама по себе не хорошая и не плохая, а все зависит от того, в чьих руках… Вот каждый и хватается за эту отговорку. Мол, я же сама святая непорочность, мне и атомную бомбу доверить можно! Ну, бомба - эта такая нечестивая магия.
– Отговорку насчет силы придумал дьявол, - обронил он.
– Сила и сама по себе… дурно. Плохо.
– Догадываюсь, - сказал я со вздохом.
– Но уж больно хороша!… Словом, отец Дитрих, берите идеологическую работу в свои руки. Вы как железный комиссар при белых командирах, что идейно весьма шатки… Побыстрее входите в курс дела, намечайте план работ, обсудим. Надо сохранить Армландию. Вы понимаете, что я имею в виду под сохранением.
Он кивнул.
– Для того и приехал, сын мой, что еще в Зорре уловил в твоих словах, нарочито гротескных, скрытую тревогу и душевную боль. Боль и смятение. С твоего позволения мы чуть переведем дух и сегодня же возьмемся за работу. Пусть Армландия станет рубежом, на котором остановится победное шествие сил Сатаны.