Ричард Длинные Руки – паладин Господа

Орловский Гай Юлий

Ее глаза расширились в изумлении.

– Как можно, ваша милость!.. Он сам и приковывал меня, он в нашем городе лучший кузнец. Так приказали старейшины.

Я окинул ее оценивающим взглядом.

– Мдя… Хорош у тебя жених. Что же с тобой делать?.. Сэр Гендельсон, возьмете ее к себе на седло?

Гендельсон вздрогнул, едва не упал с коня.

– Я?

– Вы, милорд. А что, боитесь, что спихнет?

– Сэр Ричард, но как можно… А если она в самом деле ведьма?

– Вот и проверим, насколько вы правоверный воин Христа, – сказал я сурово. – Устоите – значит,

вы стойкий воин, я так и расскажу в инквизиции, куда вы побежите с доносом. Нет – значит, с вами нельзя идти в разведку… в смысле на благородные подвиги… Не трусьте, благородный сэр. Довезем до ближайшего села, с нее собьют этот ошейник. А там она свободна.

Он вспыхнул, протянул ей руку, стараясь не смотреть на ее обнаженную фигуру. Девушка робко подняла руку, он перехватил ее за кисть и с такой силой дернул к себе, что она тут же оказалась вниз лицом прямо перед ним на коне, поперек луки седла. Встревоженный конь быстро переступил, сделал шаг, и Гендельсон, чтобы удержать сползающую на ту сторону девушку, поспешно опустил руку.

Я видел, как его растопыренная пятерня прижала ее пышный вздернутый зад, такой белоснежный и нежный, особенно пикантный под его железной перчаткой. Гендельсон вскрикнул, отдернул было руку, словно металл начал плавиться, но девушка снова стала сползать с коня, и он опять с силой прижал ее пятерней к седлу.

Лицо его было как у грешника, с которого живьем сдирают кожу. Я злорадно хохотнул, сказал успокаивающе:

– Пусть пересядет к вам, дорогой барон, за спину. Меньше соблазнов.

Он застонал сквозь зубы, когда девушка начала перебираться к нему за спину, наваливаясь на него сперва спереди, цепляясь за плечи и шлемастую голову, накрывая грудью лицо, я даже видел, как красные соски мазнули его по губам, она вскрикивала от страха, а конь тоже не стоял на месте, переступал с ноги на ногу, помогая им удерживать равновесие.

Наконец она села позади, обхватила его руками за пояс таким чистым целомудренным жестом, что я умилился: ребенок, чистый ребенок.

Порывшись в седельном мешке, я выудил плащ, бросил ей.

– Накинь на себя. Не стоит на людях показывать свои прелести, передерутся. Да и нас зарежут, чтобы завладеть тобой.

Она слабо улыбнулась, показывая, что оценила шутку, но в каждой шутке есть доля шутки, эту малышку не зря определили в жертву: кого боятся, тому отдают лучшее.

Кони уже успокоились, шли ровным шагом, переговаривались на своем конячьем языке о драке с драконом, перемывали нам кости, злословили, мол, как себя дураки вели, а надо было правильно вот так и вот так, я уехал вперед, высматривая дорогу.

Обычно Гендельсон совсем не возражал, чтобы ехать позади, это как раз нормально для вельможи посылать вперед всякую челядь, дабы искали для него короткий путь, удобные броды, а на постоялый двор неслись сломя голову и заказывали еду, постель и девок для сугрева постели, но сейчас догнал меня почти сразу, поинтересовался крайне напряженным голосом:

– Вы уверены, что деревня поблизости?

– Не уверен, – ответил я. – Но вы можете спросить у дамы, что у вас за спиной.

Он буркнул:

– Какая она

дама… Но вроде бы деревня поблизости…

– Это ее родная деревня, – объяснил я.

– Но разве нам не она нужна? Вернуть этого ребенка родителям…

Я поинтересовался ядовито:

– А если снова ее в жертву? Тут еще те родители… Да и жених просто прелесть!

– Но дракон, Божьими молитвами, убит, – сказал он нерешительно.

– А засуха?.. – ответил я сердито и невольно пощупал на поясе свою увесистую Божью молитву. – Или, напротив, проливные дожди?.. Прилет саранчи?

Он возразил строго:

– И засуху, и прилет саранчи Господь посылает нам, как испытание. Мы должны все принимать со смирением, не роптать, а трудиться больше и лучше. И ни в коем случае не пытаться откупиться, как делают эти погрязшие в невежестве дикие люди, заблудшие души… Откупиться от демона, порождения ада!

– Бог далеко, – ответил я. – А демон вот он. Бог не защитил их, когда дракон пожирал целые стада, обрекал деревню на голод. Вот и пытаются как могут…

Он сказал, возвысив голос:

– Наш Господь своего сына послал на крест, на мучительную смерть! Сказал тем самым, что Христос искупает все грехи и что этой великой жертвой он закрывает всю историю человеческих жертв!.. Отныне никто и нигде не имеет права приносить человека в жертву. Христос был последней жертвой!.. Но это невинное дитя, тут вы, к сожалению и моему стойкому удивлению, в чем-то и как-то краем несколько правы. Нельзя возвращать этого ребенка в родную деревню. У слабых и нестойких будет велик соблазн принести ее в жертву снова… уже по другому поводу. Лучше оставим ее в ближайшем городе, поручив заботу о ней чистой благочестивой женщине, набожной и опрятной…

– Аминь, – сказал я. – Но пусть едет на вашем коне, сэр Гендельсон. Нет, я ничего не имею в виду, просто у вас конь получше моего.

Но, протрезвев, я начал посматривать на девчушку уже без прежней ласковости. Она не виновата в случившемся, но нам, если честно, и так слишком долго везло. Избегая деревень и городов, мы избегали опасности, но сейчас сами идем навстречу немалому риску. В городке вполне могут быть отряды Тьмы.

К счастью, Господь, по мнению Гендельсона, не стал испытывать нашу волю и стойкость в долгом путешествии втроем. Ведь ночевка в душной летней ночи с голой женщиной, такой аппетитной и лакомой, могла бы стать серьезным испытанием наших стойкостей и добродетелей. Я уже представил, как она, голая… ну, пусть не голая, а в моем плаще, начинает помогать с костром. Встает на четвереньки и старательно раздувает огонь, плащ обязательно соскользнет…

Уже часа через три-четыре непрерывной езды, когда я начал подумывать о привале, небо окрасилось в кровавый цвет, багровый шар быстро опускался за лес, в мозгу чередой проносились скабрезные картинки на предмет ночевки, но как раз вдали показался небольшой городок. Он был огорожен высоким частоколом из добротных бревен, что говорило либо о нехватке камня, либо о молодости самого городка.

– Успеем до темноты? – спросил я Гендельсона.

– Должны успеть, – ответил он замученным голосом.