Ричард Длинные Руки – принц короны
Шрифт:
— Железная логика, — проговорил я упавшим голосом, взглянул на нее и добавил: — У железной женщины… А все мужчины мечтают о слабых.
Она чуть приподняла одну бровь, не отрывая взгляда от вазочки, где замок уже разрушен с одной стороны, две башни исчезли, а у основания третьей ведется подкоп.
— Слабых?
— Кофе не бывает слишком крепким, — сказал я, — а красивая женщина — слишком слабой.
Она произнесла высокомерно:
— Женщина вообще не должна быть слабой.
— Это кто сказал, — поинтересовался я, — Лиутгарда?
Она
— При чем здесь Лиутгарда? Я признаю, она — выдающаяся женщина. Но это и так понятно.
— Ого, — сказал я с интересом, — правда?
Она повернула голову и прямо посмотрела мне в глаза.
— Принц… Лиутгарда не единственная в мире сильная женщина.
— А что, — поинтересовался я, — сильная женщина обязательно должна быть Снежной Королевой?
Мне показалось, ее ресницы дрогнули, а во взгляде на краткий миг метнулось нечто напоминающее испуг, однако в следующее мгновение произнесла с насмешливым превосходством:
— Снежную Королеву последний раз видели почти двести лет назад. И вообще она появлялась так редко, что от легенд о ней ничего не осталось, кроме прозвища.
— И даже ее имени не помнят? — спросил я.
— Где-то в древних рукописях, — произнесла она задумчиво, — могло остаться. Но… вряд ли.
Глава 3
Сейчас самыми богатыми, знатными и могущественными являются короли, герцоги и прочие лорды, потом самыми богатыми, знатными и могущественными станут презираемые ныне актеры, но и тогда, и потом самыми низкооплачиваемыми, презираемыми и угнетенными были и остаются ученые, в данное время именуемые алхимиками, магами, колдунами.
Именно они первыми слезли с дерева и вышли из пещер, они создали цивилизацию и продолжают ее совершенствовать, однако даже я, такой вот умный и все понимающий, ни разу не заглянул к ним в обоз, где они ехали в арьергарде, а только иногда вспоминал и велел о них позаботиться.
Сейчас устроены не просто в городе, а в соседнем корпусе дворца. Правда, теперь это не маги, а ученые, для понятности именуемые алхимиками. Маги, люди умные, к переименованию отнеслись с иронией и пониманием, главное, занимаются тем же, изучают тайны природы. А я помню, что церковь ухитрилась испортить отношения не только с магами, но и с учеными, и вообще с наукой, потому заранее постелил соломку в нужных местах.
В первый день они перетаскивали из обоза во дворец все свои драгоценные инструменты и препараты, а затем продолжили свои изыскания, основанные на тех идеях, что я подбрасывал им время от времени.
Двор уже расчищен от снега, это люди Норберта привели крестьян из ближайших сел, кого соблазнили высокой оплатой, другим молча показали обнаженные мечи или начали высматривать деревья с крепкими ветвями.
Так что народу прибавляется, дворец постепенно переходит в обычный режим, догоняя город, который молча смирился и теперь так же терпеливо ждет, будут ли какие-то изменения.
От зданий
Двери в корпус, где расположились алхимики, высокие, словно здесь разъезжают на конях, хотя вполне возможно и такое, все грубо и по-дикарски мощно, без выкрутасов и мерехлюндий, а в холле и общих залах нет и намека на ковры. Они лишь в главном корпусе, да и то не везде, а в покоях принцесс и в королевских, а также в рабочем кабинете.
Если в Сен-Мари окна по большей части огромные, витражные, с цветными стеклами, изображающими нечто аллегорическое, то здесь только бойницы, предназначенные либо для стрелков из лука, либо для арбалетчиков.
Лишь на последнем, четвертом этаже присутствуют вставки из цветного стекла в виде щитов с королевскими гербами, хотя тем самым портят суровый и мужской вид дворца, что только по названию дворец, а так — просто огромный и добротно сделанный рыцарский замок могучего лорда.
Альбрехт перехватил мой взгляд, ухмыльнулся.
— А вам режет глаз?
— Да, — согласился я. — Вот так и проникает в мир разложение и загнивание, называемое искусством…
Он поинтересовался деловито:
— Убрать?
Я покачал головой.
— Зачем?..
— Там еще и королевские гербы, — напомнил он. — Лишнее напоминание о короле Леопольде. Если помните, был когда-то здесь такой сюзерен. Давно, неделю или две тому.
Я подумал, покачал головой.
— Нет, оставим. Сейчас это прежде всего напоминание о бежавшем короле. Вот если бы он красиво погиб в битве…
— Лучше бы погиб, — сказал он трезво.
— Почему?
— Живой король, — сказал он угрюмо, — может собирать армию. К нему обязательно из чувства благородства примкнет кто-то из тех, кто с ним раньше спорил.
— Ненависть к чужакам объединяет, — согласился я. — Но что мы можем сделать? Только милосердием и великодушием переманивать на свою сторону. Не забывая, конечно, о палачах и тюрьмах. Мы — возвышенные души, наши головы среди звезд, однако сапоги ступают по земной грязи, а то и по крови. Разумеется, мы должны гордиться таким широким диапазоном своих душ! И мы гордимся. Без этих всяких «… я бы сузил!».
Он вряд ли понял и половину моего умничанья, вздохнул и сказал мечтательно:
— Ваше высочество, наши лорды с таким восторгом вспоминают тот пир…
— Хорошо нажрались, — согласился я. — Снег на фарлонг от дворца пропах вином. Но ты вспоминаешь так, словно с того времени пропорхнул, как воробей, год! И пора вроде бы повторить?
Он покачал головой.
— Нет-нет, я не о том.
Я посмотрел с подозрением, что-то такие улыбочки и предисловия не весьма нравятся.
— Граф?