Ричард Длинные Руки – рауграф
Шрифт:
– Но есть ли в ваших войсках священники? – спросил он. – Что-то я о них не слышал. Кто вашим воинам разъясняет, за что они, возможно, отдадут вскоре жизни?
Я вздохнул, вот оно, начинается, сказал как можно более убедительно:
– Человек готов умереть за идею… но только при условии, что видит ее не слишком ясно!
Кардинал нахмурился:
– Что-то вы не то говорите.
– Идея не должна быть слишком конкретной, – сказал я убежденно. – В ней должна оставаться недоговоренность, расплывчатость! Она должна быть парящей высоко против солнца дивной синей птицей, иначе
Он надолго задумался, но на лице осталось все то же неприязненное выражение.
– Хорошо, – сказал он, – на сегодня все. Идите, сэр Ричард.
Я поклонился со всем смирением:
– Счастливых снов, ваше высокопреосвященство.
Отец Габриэль не преминул сказать мне в спину со скрытым вызовом:
– Но завтра вызовем снова.
Глава 5
Я вышел в ночь из их домика злой и униженный. Эта сволочь последними словами ухитрилась еще больше испортить настроение. Сперва я даже обрадовался, разговор на этот раз получился совсем даже спокойный, без обвинений, в прошлый раз было куда хуже, а этот гад: ишь, вызовут! И кого? Меня, всесильного майордома, который самого короля загнал в чертову нору и заставил там трястись за свою шкуру!
Над головой темное небо с яркими звездами, но воздух чересчур переполнен вязкими и приторно-сладкими ароматами, душно и противно, на верхних веточках застыли сказочно яркие бабочки, по-южному огромные, непристойно цветные, цветы закрыли чашечки и свесили головки в ожидании утра. Некоторые выглядят настолько тяжелыми, что там внутри наверняка уснул толстый шмель или бронированный, как сэр Растер, майский жук.
Телохранители, намерившиеся было следовать за мной в мои покои, переглянулись и двинулись следом, когда я миновал парадный вход и вышел из сада.
Отец Дитрих все еще в соборе, кроме спевки набранного хора там идут отделочные работы, не останавливаясь и ночью, лучшие художники рисуют на своде и стенах сцены из Библии, ангелов и святых. В прошлый раз некто из местных гениев пытался изобразить и самого Господа в виде могучего величественного старца с седой бородой и мудрым взором, но отец Дитрих вовремя пресек, резко объяснив, что Господь везде и всюду, у него нет образа, и потому изображать его запрещено.
Я вовремя прикусил язык, что Микеланджело, или как его там, изображал, но то было время ересей, а здесь, слава Господу, все еще чисто и серьезно.
– Отец Дитрих, – сказал я, – не знаю, в самом ли деле вы рады гостям из Ватикана, хотя, на мой взгляд, проверкам никто не бывает рад? Меня они уже достают! Или им послали кляузу, где меня изобразили чертом?
Он посмотрел настолько чистыми и почти детскими глазами, что я подумал невольно: а ведь именно дети легче всего отправят другого на костер, взрослый же всегда найдет оправдание, ведь сам грешен…
– Сын мой, конечно же, кляузы отправляют! Для тебя это новость?
Я вздохнул:
– Да понимаю, только верить не хочется. Мне кажется, они все меня просто ненавидят. А это скажется на их объективности. Как вы сами их оцениваете?
Он подумал, ответил осторожно:
– Кардинал Эрнесто Мадзини обладает
Я пробормотал озадаченно:
– Ого, это немало…
– А еще, – добавил он со вздохом, – он обладает помимо всего необыкновенным властолюбием.
Я покачал головой:
– Может быть, такого не стоило допускать до кардинальской мантии?
– Почему?
– До папской слишком близко, – пояснил я. – Рукой подать.
Он пожал плечами:
– Не знаю. Плохо, когда властолюбием обладает человек грубый или тщеславный. Но кардинал Мадзини – преданный воин Церкви.
– Хорошо, – сказал я, – а прелат Габриэль?
Он ответил немедленно и без колебаний:
– Работник.
Я удивился:
– И все?
Он кивнул:
– Практически. Он обожает работу, он рожден и создан для нее. Он сам не знает пределов своего трудолюбия, потому что может заниматься чем-то сутками, забывая о еде, но его работоспособность не падает, а ум остается таким же свежим и ясным. Словом, звезд с неба не хватает, на самостоятельную работу неспособен, но как исполнитель… ему нет равных.
Я вздохнул:
– Завидую. Мне бы таких. Ну а третий, отец Раймон, – схоласт и начетчик, это я сам понял. Помнит наизусть не только всю Библию, но и все постановления Ватикана с момента основания святым Петром Церкви. И никогда ни на шаг не отходит от писаных правил. А кого заподозрит в вольном толковании, того сам потащит на костер.
Он усмехнулся:
– Резко, но отчасти справедливо. Отец Раймон очень строг, никакого отступничества не терпит. Он полагает, что все уже есть в Библии, ничего менять и добавлять не нужно, это могут делать только еретики.
От отца Дитриха вернулся еще больше угнетенный, а в залах дворца, несмотря на ночь, к удивлению, многолюдно, народ по-дикарски веселый. Я не сразу сообразил, что сегодня молодых красивых девушек стало вроде бы еще больше, чем вчера.
Вообще-то они начали появляться во дворце уже со второго дня, как я дал это самое добро. Я только удивлялся, как все споро, слаженно и с таким воодушевлением делается, столицу мои рыцари брали штурмом с меньшим азартом, чем проводят в жизнь не такое уж и обязательное начинание.
К концу недели этих красоток стало вдесятеро больше, держатся робко, приседают в поклонах так низко, что я не мог разглядеть их лиц, только нежные белые груди в низких вырезах платьев, нещадно сдавленные корсетами и так отчаянно пытающиеся спастись бегством только в одном разрешенном направлении, что хотелось этим штукам благородно помочь.
Мои лорды заметно повеселели, вот свиньи, а я-то думал, что только о Боге и цивилизации, хотя и сам, конечно, поневоле напрягал живот и выпрямлял спину, когда проходил мимо группы низко кланяющихся красоток. И, конечно, делал значительным лицо, не позволяя глазам поворачиваться в орбитах, цепляясь взглядом за особенно пышные, как сдобные булочки, формы.