Ричард Длинные Руки – ярл

Орловский Гай Юлий

Темная фигура часто ныряла в тень, наконец добралась до зарешеченного окошка на уровне ее подошв. Я услышал, как она наклонилась, почти припала к земле, слуха коснулось легкое царапанье, словно крыса скребется по металлу, затем тихий голос:

— Сэр Митчелл!.. Сэр Митчелл!

Довольно долго никакого ответа, наконец робкий голос Даниэллы раздался снова:

— Сэр Митчелл!.. Проснитесь…

Почти сразу же раздался тихий мужской голос, в котором ощутил едва сдерживаемую ярость:

— Какого черта? Вы… почему пришли?

— Сэр

Митчелл, — пропищала она жалобно, — но ведь вас плохо кормят…

— Меня кормят достаточно! А вы разве не видите, что во дворе творится?.. Господи, что на вас такое?

— Это я поменялась одеждой со служанкой. Пришлось подложить пару подушек, намотать тряпок, чтобы стать толще… Сэр Митчелл, возьмите еду, умоляю вас!.. Я не уйду, пока не возьмете…

Голос почти прохрипел, я ощутил, что этот Митчелл готов от злости грызть железные прутья:

— Давайте, только побыстрее! И убирайтесь.

— Сэр Митчелл, нельзя быть таким злым…

Голос прорычал в темноте:

— Нельзя? А видеть, что на моих глазах эту дурочку могут схватить и… я даже не знаю, что могут с нею сделать!

— На меня никто не обратил внимания, сэр Митчелл. Почему ваш отец ничего не делает, чтобы вас выкупить? Я не думаю, что сэр Ричард запросит много. Он производит впечатление человека, который в деньгах не нуждается… Сегодня утром он то ли по рассеянности, то ли по великой щедрости дал старому Джону золотую монету и велел всегда держать подогретую воду, чтобы мыться вволю. Но ваш батюшка пока еще молчит…

Я услышал жалобные всхлипывания, сразу же приглушенный рев, будто связанный лев пытался освободиться, звякнуло железо цепей. Часто-часто заговорила Даниэлла, но из северной башни вывалилась группа гуляк, Даниэлла вжалась в стену, словно перепуганная мышь, притаилась, а те заорали что-то веселое, кто-то затянул песню пропитым голосом, гуляки заспорили, какую именно петь, едва не подрались, а когда все-таки удалились, притихшие было Даниэлла и пленник говорили уже спокойнее, только он говорил сперва без злости, но с каждым словом воспалялся все больше, слова вылетают злые, раскаленные:

— Мой отец всегда страшился старости! А когда умер его отец, мой дед, совсем обезумел. Раньше, как он сказал, у края пропасти стоял дед, а мы вдалеке, а теперь вот уже он… потому у нас в замке целых пять чернокнижников! Все ищут эликсир молодости, черт бы их всех побрал! Я не ангел, но я ни за что не стал бы резать младенцев и сливать их кровь в чаши…

Она сказала трепетным голосом:

— Бог ему судья.

— Ха, — донесся злой голос, — Бог слишком долго терпит. А когда властелин благодушествует, то вассалы начинают сами следить за соблюдением закона…

Даниэлла спросила тихонько:

— Ты говоришь про инквизицию?

Я услышал раздраженный голос:

— Не только… все ереси — это попытка сделать церковь такой же злой, какой была вначале…

Не дурак, мелькнуло у меня в голове. Правда, еще не

знает, что если повернуть слишком круто — корабль перевернется. Если бы Ленин послушался ультрареволюционеров типа Дзержинского и не пошел на унизительный мир с Германией, советскую власть бы задушили быстро. А так славировал, пошел на уступки, а потом втихую начал завинчивать гайки. Именно втихую, иначе резьбу сорвешь. Так и еретики — желая очистить и улучшить церковь, они настолько бы оторвались от простой массы, что та попросту вернулась бы к язычеству.

— А что твой отец… он тебя не любит?

Чувствовалось, что узник то ли отмахнулся, то ли зло помотал головой, затем донесся хриплый голос:

— Я молод, силен, я могу спать у костра и сутками не слезать с седла — разве это не повод для зависти и злости? Как будто я виноват, что он зачал меня уже в старости, когда ему было за пятьдесят!.. Сейчас у нас гостит какая-то сволочь, по его поручению разыскала какой-то сверхценный амулет или талисман. Отец выгреб за него все, что у нас накоплено за все столетия… Черт, как на старости с ума сходят!

— И что, он стал молодым?

— Какое там! Никто не знает, как заставить эту штуку проснуться.

— Митчелл, не суди отца!

— Почему?

— Нехорошо, — ответила она убежденно.

— Этот старый дурак, — донесся яростный шепот, — влез в бессмысленные долги! Все наши деревни, да и замок, уже фактически принадлежат Лангедоку, этим расплодившимся хищным крысам! Они вот-вот придут и потребуют свое… А что я могу? У меня, кроме меча и коня, ничего нет! Да и тех, честно говоря, тоже нет.

Даниэлла ответила что-то совсем тихо, я напрягал слух, ближе не подойти, факелы на стене, еще пару минут обменивались совсем короткими фразами, затем Даниэлла, надвинув на лицо край платка пониже, сгорбилась и заторопилась через двор, все так же выбирая самые темные места. Я крался следом, злой и униженный. Ну, никогда бы не подумал, что эта робкая овечка, что тени своей боится, глаза на строгую мать поднять не смеет, решится вот так выйти и пробираться ночью через залы и двор, полный чужих мужчин, уже распаленных вином и жареным мясом, уверенных в собственной безнаказанности ввиду покровительства короля!

Из башни вышел помочиться толстый и разодетый, как петух, вельможа. Даниэлла хотела проскочить тихонько мимо, как серая мышка, но он вдруг ухватил его за руку.

— Стой!.. Ты чья?..

Она пролепетала пугливо:

— Сэр… Я простая служанка…

— Чья? Больно голосок у тебя нежен! Ну-ка поверни голову к свету…

Он грубо ухватил ее пятерней за лицо. Даниэлла вскрикнула. Я ударил в затылок с сильно поредевшими волосами. Вельможа икнул, пальцы разжались. Даниэлла испуганно вскрикнула, отшатнулась. Я подхватил гуляку и с силой ударил лицом о стену. Хрустнули кости носа, тут же я услышал дробный стук каблуков, Даниэлла убегает чересчур быстро, может влипнуть снова.