Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

Блэкмор Ричард Додридж

«Ах, вот как, — подумал я. — Ну и нахлебаешься же ты сегодня болотной жижи, Карвер!»

Я преследовал своего врага настойчиво, но осмотри­тельно, не спеша, но и не позволяя ему уйти от погони. До меня донесся хриплый смех Карвера: он решил, что я боюсь приблизиться к нему.

— Хорошо смеется тот, кто смеется последним,— процедил я сквозь зубы.

Приподнявшись на спине Кикумса, — без стремян — я ухватился за толстенную ветвь старого дуба, свесившего пышную крону с гранитного утеса, и, потянув на себя, отломил ее от ствола. (Много воды утекло с той поры, но и по сей день старожилы с изумлением указывают на это дерево и, хотите верьте, хотите нет, больше всех тому геркулесову подвигу удивляюсь

я сам).

Карвер Дун свернул резко в сторону и остановил коня у самого края черной бездонной трясины. Сейчас, подумал и, он двинется на меня. Нет, вместо этого он поскакал вдоль границы, отделявшей твердь от болотной хляби, на­деясь найти дорогу, чтобы перебраться на другую сторону. Такая дорога — между утесом и трясиной — действительно была (и доныне есть), но найти ее мог только тот, кто хорошо знал эти места, или тот, у кого было достаточно времени, чтобы осмотреться. Но, увы для Карвера, не было у него ни знаний, ни времени, и потому этот путь для него был отрезан. Тщетно покрутившись на месте, он в очередной раз развернул коня и вдруг, прицелившись, вы­стрелил в меня и тут же во весь опор двинулся в мою сторону — на прорыв.

Он попал в меня; куда — я не заметил, но до того ли мне было в тот момент? Боясь, что он ускользнет от меня, я перегородил ему дорогу так, чтобы он не вырвался из ловушки, и дубовой ветвью ударил по голове изо всей силы его скакуна. И прежде чем сабля Карвера коснулась меня, и всадник, и конь повалились на землю, чуть было не оп­рокинув и моего Кикумса.

С минуту Карвер лежал на земле, не в силах поднять­ся. Я соскочил с коня и, откинув волосы назад, начал закатывать рукава, словно мне предстояло схватиться на борцовском ковре. Я ждал... Между тем маленький Энси подбежал ко мне и, охватив ручонками мою ногу, взглянул на меня с таким ужасом, что я и сам, глядя на него, чуть не перепугался.

Ни за что на свете не хотел я на глазах мальчугана убивать его преступного отца.

— Энси, дорогой, — мягко сказал я, — сбегай во-он за ту скалу и нарви колокольчиков, ладно? А потом мы пода­рим их прекрасной даме.

Мальчик побежал, куда я ему указал, но на полдороге обернулся, и я, скорчив ему гримасу, махнул рукой: беги, мол, дальше. Энси звонко засмеялся и пуще прежнего припустил к скале. Я проводил его взглядом, пока он не скрылся из виду.

Тысячу раз мог я убить одним ударом злейшего своего врага, пока он лежал на земле в беспамятстве, но не сде­лал этого, потому что не мог запятнать честь двадцати пяти поколений Риддов.

Между тем Карвер начал приходить в себя. Застонав, он приподнялся на локтях и посмотрел вокруг, пытаясь понять, куда подевалось его оружие. (Я отбросил его далеко в сторону.) Затем, встав на ноги, он взглянул на меня тем взором, каким привык нагонять страх на своих противников, лишая их воли к сопротивлению.

— Я не хочу делать тебе зла, парень, Я и без того достаточно наказал тебя,— заносчиво сказал он.— Прощаю тебя, потому что ты был добр к моему маленькому сыну. Иди и благодари Бога, что уходишь целым.

Вместо ответа я дал ему пощечину, — не крепко, а так, чтобы разозлить его. Я не хотел говорить с таким челове­ком.

Между нами и трясиной было ровное место. Я молча кивнул ему, указав глазами туда, где должен был состо­яться поединок, и он, не сказав ни слова, пошел, куда я ему указал.

Мы встали друг против друга. Я дал ему время отды­шаться, успокоиться и начать бой, когда ему будет угодно. Думаю, он уже понял, что его песенка спета. Он мог по­чувствовать это по тому, как напряглись мои мускулы и развернулась моя грудь, по тому, как я принял боевую стойку, но более всего по тому, как сурово взглянули на него мои глаза, в которых он должен был прочесть имя своего победителя. Могучие его икры дрогнули,

и щеки стали пепельно-серыми.

 Заметив это, я, каким негодяем он ни был, предоставил ему последний шанс, выставив левую руку, как делал всегда, когда имел дело с более слабым соперником, и позволил ему провести захват. Признаться, с моей стороны это было чересчур великодушно, потому что я забыл о своей пистолетной ране и о сломанном нижнем ребре. Карвер же, обхватив меня за пояс, стиснул меня так, как никто и никогда в жизни не стискивал.

Ребро мое, Боже! Схватив Карвера за руки, я медлен­но разъял его страшные объятья, а потом схватил за глотку. В обычной борьбе это запрещено, но о правилах пришлось забыть, потому что Карвер сам было потянулся к моей глотке, и тут уж, как говорится, стало не до шуток. Тщетно он дергался, напрягался, извивался и корчился, тщетно бил меня окровавленными кулаками по лицу, тщетно бросался на меня всем телом, скрежеща зубами. Не выдержав всей моей мощи, обрушенной на него,— Господь в тот день был на моей стороне — он уже через две минуты подчинился моей воле, и его глаза, ненавидящие глаза, полезли из орбит.

— Я не причиню тебе зла! — воскликнул я, невольно повторив его же недавние слова.— Карвер Дун, моя взяла. Признай поражение и поблагодари Бога, что остался жив. Признай — и я отпущу тебя на все четыре стороны. Иди и кайся, если осталась в тебе хоть капля души!

Но было уже поздно. Слишком поздно. Черная топь схватила его за ноги. Сцепившись в смертельном объятии, мы оба, к нашему ужасу, не обратили внимания, на чем стоим. Я сам едва успел выскочить на твердый берег, ког­да Карвер начал погружаться в зловонную бездну. Он вскинул бороду, простер руки, и взгляд его нельзя было передать словами. Я смотрел на его гибель, не двигаясь с места: после всего, что я пережил за день, силы вне­запно оставили меня, и я, едва волоча ноги, пошел прочь от проклятого места, меж тем как Карвер, стиснутый врагом посильней меня, медленно погрузился в трясину за моей спиной.

Глава 59

Лорна возвращается к жизни

Когда Энси вернулся ко мне с колокольчиками, только свежее черное пятно на поверхности мерзкой жижи напо­минало о его отце.

Изнывая от боли — телесной и нравственной, — сгорая от стыда за пережитый страх, я с трудом взобрался на Кикумса и взглянул сверху вниз на Энси.

«Неужели этот живой, очаровательный мальчуган вырастет и станет таким, как его жестокий отец? — подумал я.— Неужели и ему выпадет на долю насильственная смерть?»

В этот момент мальчик поднял головку, словно го­воря:

«Нет, конечно же, нет».

Но вслух он сказал:

— Дон, — он никак не мог выговорить «Джон», — Дон, как хорошо, что этот гадкий дурной человек ушел отсюда. Веди меня домой, Дон, веди домой!

«Даже собственное дитя отвергло его»,— подумал я и содрогнулся при этой мысли.

Я не мог оставить Энси одного у трясины до той поры, пока кто-нибудь из наших не придет за ним, и не мог из-за раны посадить его перед собой на коня. Я потерял много крови, голова кружилась, и слабость в теле была такая, что даже Энси, бодро шагавший рядом с Кикумсом, мог бы побороть меня сейчас одной левой. У коня моего, к счастью, тоже был необыкновенный упадок сил, и он не вытряс из меня душу по дороге, потому что двигался мелким шагом кротко, как овечка. Когда мы подъехали в ферме, все поплыло у меня перед глазами, и мне показа­лось, что голоса людей, выбежавших мне навстречу, доно­сятся откуда-то издалека.