Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

Блэкмор Ричард Додридж

— Ваша милость,— сказал я,— мне так приятна ваша похвала, что я и не знаю, как вам на нее ответить. По­верьте, сэр, первым и главным залогом крепкого сна в этом доме является сознание того, что гость, побывавший у нас, остался доволен.

— Тогда, Джон, вы заслужили на эту ночь крепкий здоровый сон, потому что ублаготворить меня не так-то просто. И хотя ныне семья наша занимает не столь высо­кое положение, как прежде, я все-таки еще в достаточной степени джентльмен, чтобы испытывать удовольствие тог­да, когда добрые люди пытаются мне его доставить.

Глава 38

Каунселлор

колдует над сметаной

В эту ночь Каунселлор то ли в самом деле не смог вернуться домой без провожатого (выпил-то он все же изрядно), то ли сделал вид, что не может, но так или ина­че, он остался у нас ночевать, и мы предоставили ему одну из самых лучших кроватей в нашем доме. Я, со своей сто­роны, никак не мог понять, то ли он действительно почув­ствовал какую-то симпатию к нашему семейству, то ли повел тонкую игру, чтобы обвести нас вокруг пальца. Не сразу дошел до меня также истинный смысл того, что рас­сказала мне Лорна на следующее утро. А рассказала она вот что. Ночью она проснулась от странного шума: ей показалось, будто кто-то ходит по ее комнате около ко­мода и гардероба. Когда она села на кровать и прислуша­лась, шум тут же прекратился. Решив, что это, должно быть, возятся мыши, она не придала случаю особого зна­чения, легла и снова уснула.

После завтрака Каунселлор отправился с Анни в мо­лочную, чтобы своими глазами увидеть, как мы делаем нашу знаменитую сметану, которой он перед этим отведал целую миску. Болтая о том о сем, Каунселлор как бы между прочим заявил, что осуждает тех, кто наговаривает лишнего на Тома Фаггуса, и Анни, почувствовав расположение к собеседнику, решила, что Каунселлор не толь­ко милый обходительный джентльмен, но и еще весьма справедливый человек.

О том, как делают сметану, она рассказала ему во всех подробностях: о том, как ее нагревают, затем охлаж­дают и, наконец, о том, как она густеет.

— А вы слышали, милочка, - спросил Каунселлор, наслаждаясь познавательной беседой, — что ежели ниткой бусин или чем-то в этом роде провести над сметаной, не касаясь ее поверхности, то сметаны станет в три раза больше?

— Нет, сэр, в первый раз слышу,— широко раскрыв глаза от удивления, простодушно ответила Анни. — Вот что значит читать умные книги! К тому же, это легко прове­рить. Схожу-ка я к себе да принесу свое коралловое оже­релье. Это же не будет колдовством, ведь так?

– Конечно, нет, милочка,— убежденно ответил Каунселлор.— К тому же, вам нечего опасаться: эксперимент я проделаю сам. Однако кораллы не годятся и вообще ни­что цветное в дело не пойдет. Бусинки должны быть из самого обычного стекла, и чем ярче они будут сверкать, тем лучше.

— Есть у нас в доме такая вещь! — радостно восклик­нула Анни, захлопав в ладоши.— Яркая-преяркая и совсем бесцветная, пока на нее не упадет луч солнца или свечи. Эта вещь есть у Лорны ожерелье из старинного стекла или, может, не стекла, а чего-то другого, потому что все говорят, что эта вещь — драгоценная. Думаю, Лорна с радостью одолжит ее нам. Сейчас я сбегаю и принесу оже­релье. Подождите минуточку.

— Милочка моя, навряд ли эти старинные стеклышки вполовину столь яркие, сколь ярки ваши чудесные глазки. Да, кстати, Анни, вы никому не должны говорить, зачем вам ожерелье и что я собираюсь с ним делать, и вообще упоминать о нем, иначе чары разрушатся. Принесите оже­релье, не сказав никому ни слова, если знаете, где оно лежит.

— Еще бы не знать,— пожала плечами Анни,— обычно Джон хранил ожерелье у себя, но на прошлой неделе Лорна забрала его и с тех пор надевает, когда кто-нибудь приходит к нам в гости. Ценное оно или нет, не знаю, однако, сэр, не повредим ли мы его, водя им над сметаной?

— Да что вы, Господь с вами!
– запротестовал Каунселлор.— Ведь оно пойдет на доброе дело. И уж поверьте мне, душенька, никакое

доброе дело в этом мире не остается без воздаяния.

Высказав эту бесценную истину, Каунселлор взглянул на Анни с таким благостным видом, что она, как она призналась впоследствии, готова была расцеловать его, но побоялась, что подобные вольности могут обескуражить высокородного гостя. Итак, выполнив все условия Каунселлора, она принесла ему ожерелье Лорны и, прежде чем передать его из рук в руки, приподняла его у себя над головой, чтобы Каунселлор мог сполна наглядеться на его красоту.

— О да, старинная вещь,— отметил Каунселлор, не выказав при виде ожерелья ни интереса, ни восторга.— Эта вещь мне хорошо знакома. Ну что ж, за неимением луч­шего, сгодится и это. Итак,

Начинаем по порядку:

Трижды три дает девятку,

 А четверку — дважды два.

 Кринкум, кранкум, трын-трава!

Чего это вы так испугались, глупенькая?

— Дорогой сэр, но ведь это самое что ни на есть колдовство! Настоящее колдовство: ведь вы же говорили стихами! Боже, что скажет матушка! И разве после этого я попаду на небо? Ой, а ведь я и вправду вижу сметанку!

— Ну конечно, а что же еще? Но вы не должны заглядывать сюда, иначе чары рассеются и дьявол улетит с этой кастрюлей и перетопит всех коров, чье молоко оказалось в кастрюле!

— Господи, как ужасно, сэр! И зачем вы ввели меня в такой грех?

— А теперь, — зловещим шепотом промолвил старый пройдоха, — никому ни слова. И чтобы ни вы и никто другой не входили в молочную, по меньшей мере, три часа, За это время чары свершат свою работу, вся кастрюли, до самого дна, будет полна сметаны, и вы еще не раз по­благодарите меня за то, что я открыл вам свой секрет, Подумайте только, ведь вы же заработаете на этом целое состояние! Ожерелье положите под ту маленькую каст­рюльку и не поднимайте ее один день и одну ночь. Да не бойтесь вы, милая, с вами ничего не случится, если вы в точности выполните все, что я говорю.

— Ой, конечно, конечно, скажите только, что делать дальше.

— Дальше? Ступайте в свою комнату, запритесь на засов и молитесь три часа.

Затем Каунселлор засобирался в дорогу. На проща­ние он расшаркался перед матушкой в столь изысканной манере, что когда он скрылся из виду, она сказала:

— Вот ведь как бывает на свете, детки. Врут люди по­чем зря, то есть, я хотела сказать, возводят напраслину на человека только за то, что у него манеры лучше, чем у них. И почему это, Лорна, ты прежде не рассказывала нам о своем чудесном дядюшке? Ты заметила, Лиззи, как лежат его серебряные волосы на бархатном воротнике и какие у него белые руки? А помнишь, когда на прощании он пожал мне руку и не смог от волнения промолвить ни слова, как он в эту минуту многозначительно промолчал? Ах, Лиззи, ты прочитала мне кучу всяких чудесных книг про разных там рыцарей и про их возлюбленных, но вот пришел сэр Каунселлор... Ах, ну разве это можно сравнить с твоими историями!

— Вам бы лучше замуж за него выйти, сударыня: тогда бы он сполна заплатил вам за ваше восхищение, — ска­зал я, входя в комнату, и тут же, не сдержавшись, выпа­лил то, о чем до поры до времени лучше было бы помолчать: — Он украл сто тысяч фунтов стерлингов!

— Ты с ума сошел! — воскликнула матушка и поблед­нела, как полотно.

– Еще бы не сойти: он унес с собой ожерелье Лорны. Теперь даже пятьдесят таких ферм, как наша, не возместят ей потери.

Последовало долгое молчание. Матушка взглянула на Лиззи, не смея поднять глаз на меня, Лиззи уставилась на меня совершенно безбоязненно, а я — я был вне себя от гнева. И даже не стоимость украденного ожерелья привела меня в неистовство, а бесконечная глупость всех и каждого из нас и мысль о том, как опечалится Лорна, узнав о пропаже фамильной драгоценности. А осознание того, что Каунселлор попрал священные законы гостепри­имства, довела меня до белого каления.