Ричард I Львиное Сердце

Кесслер Ульрика

К сожалению, о германской дипломатии Филиппа этого периода известно крайне мало. Беседа архиепископа Вильгельма Реймского с Генрихом VI, в ходе которой была достигнута договоренность о встрече в Вонкулере, по свидетельству Говдена состоялась сразу же вслед за Шпейерским договором. Если верить Гервасию, Филипп спустя какое-то время после снятия осады Руана посылает к Генриху посольство «сum infmita pecunia» [158] и просьбой передать ему его вассала или подольше продержать того в плену. Но подобное посольство могло прибыть к Генриху только через несколько недель после Шпейерского рейхстага. Помимо этого, общие упоминания о контактах Филиппа с императором можно обнаружить только в отдельных второстепенных источниках. Удивляет то обстоятельство, что к императору Филипп посылает архиепископа Реймского, то есть именно того, кто всего за пару месяцев до этого возвел в сан епископа Льежа, столь яростно проклинаемого императором брабантца Альберта, после чего страх Генриха перед княжеской оппозицией стал почти паническим. Разве не мог бы дружелюбно настроенный к императору король Франции и вовсе избавить его от подобных переживаний? Но как в этом деле, так и в последующих Филипп продемонстрировал фатальное отсутствие дипломатических способностей. Создается впечатление, будто он в одночасье лишился всех своих расписываемых достоинств. Нам, конечно, неизвестно, в какой мере они бы могли ему в данном случае пригодиться.

158

«С большими деньгами.» (лат.).

Если допустить, что с самого начала Генрих VI желал сделать Ричарда своим вассалом, надо признать, что он

не мог бы одновременно с этим рассматривать в качестве равноценного варианта его выдачу во Францию. Разве что как крайнюю меру на случай категорического отказа Ричарда сотрудничать или крайней военной необходимости, которая могла возникнуть в связи с активностью княжеской оппозиции. Но даже если в вопросах стратегического планирования Генрих никогда не колебался, по названным причинам выдача все же могла состояться, и ее не следовало рассматривать как пустую угрозу. Тактика дружелюбия Ричарда по отношению к императору и княжеский заговор являются теми факторами, которые не теряют своего значения только потому, что Филипп не сумел выступить в роли привлекательного союзника. Поглощенный собственными военными и политическими наступлениями, французский король проглядел возможность создать у императора впечатление своей полезности в качестве союзника. Но стремительное наступление французов в Нормандии наверняка встревожило Ричарда — он опасался, что военные успехи Филиппа заставят императора взглянуть на него как на потенциального военного союзника в Рейнской области. Только вместо того, чтобы заставить императора уверовать в то, что французская дипломатия заслуживает большего доверия, чем химерные заверения англичан, он провоцирует Генриха брачным союзом с датчанами, чей правитель Кнут VI отказался принести присягу о вассальной зависимости своей страны от империи и потому превратился в опаснейшего врага. Открытое посягательство Филиппа на Англию, будь то в форме создания права притязания на престол путем династического брака или принятия от Иоанна присяги о вассальной зависимости, могло напрочь лишить императора всякого желания с ним сотрудничать. Или из-за тайной дипломатии Генриха и Ричарда он пребывал в полном неведении относительно целей английской политики императора? Даже если это не так, Филипп, надо полагать, все же не хотел платить за отсутствие Ричарда низким пресмыкательством перед императором. Но, похоже, второй и третий шаги он делает перед первым, который заключался в том, чтобы заполучить Ричарда в свое распоряжение. Не желая скрывать свои намерения, он разоблачил себя в качестве врага империи, и все действия, которые, как ему хотелось верить, должны были служить его пользе, вели к возмутительному, по крайней мере в представлении Генриха, ущемлению интересов империи.

Но и Генрих вел себя так, словно Ричард уже не представлял собой никакой политической силы и словно он уже сам находился в состоянии войны с Францией. Но, вероятно с целью держать Ричарда в постоянном напряжении, все же поддерживал минимальные контакты с врагом английского короля и, возможно, даже координировал с ним свои действия. Не исключено, что объявление Филиппом войны Ричарду действительно вызвало у него то неодобрение, которое он затем продемонстрировал в Шпейере. Фатальным образом он должен был в своем стремлении к достижению высших целей вступать в конфронтацию с бренностью мира. С одной стороны, Генрих VI хотел вынудить английского короля связать себя с ним узами вассальной зависимости, и неблагоприятное для последнего в военном смысле развитие событий во Франции могло способствовать тому, что Ричарду, возможно, даже пришлось бы искать помощи у императора, с другой стороны, ни для кого не было секретом, что он сам хотел как можно скорее покорить Сицилию, и поэтому реальной помощи Ричарду ждать от империи не приходилось. Более того, он должен был лично помочь императору завоевать норманнское государство, но именно этого из-за военных действий Филиппа он себе теперь никак не мог позволить. Собственно говоря, он мог заявить, что предпочтет остаться в плену, чем в подобной ситуации вести войну за чужие интересы. На что Генрих мог возразить, что у Ричарда нет выбора, поскольку в случае отказа он будет выдан Франции — но в подобном случае Генрих больше не мог рассчитывать даже на номинальное владычество над Англией и в политическом выигрыше остался бы только Филипп. Но даже если бы, несмотря на все, ему все-таки удалось бы убедить Ричарда пойти с ним в поход на Сицилию, английский король, чего доброго, мог бы лишиться своего королевства. И вновь упования Генриха на сюзеренитет над Англией оказались бы тщетными. И между этими полюсами — реально осуществимым и номинальным сюзеренитетом — и находилось поле возможностей Ричарда по ведению переговоров, так как в конкретной ситуации одно исключало другое, и эту дилемму Генриха Ричард использовал в своих интересах. В условиях противоречия интересов Генриха и Филиппа один из них должен был быть гениальным политиком, чтобы ввести другого, по крайней мере на короткий срок, в заблуждение относительно своих намерений и заставить действовать в своих интересах. Таким Филипп не был, и он совершал один неверный шаг за другим, еще в меньшей мере был таким политиком Генрих, в результате чего он, воодушевленный обходительностью своего английского друга, взял след, ведущий в никуда.

Но прежде чем мы последуем за ним по этому пути, поставим еще раз, теперь уже с оглядкой на возможную альтернативу, вопрос о мотивировке: как могло случиться, что Генрих взял в плен Ричарда, а не возвращающегося из крестового похода Филиппа, который в 1191 году был таким же врагом Германии, как и в 1184–1185 годах, когда от войны с Францией на стороне Фландрии Генриха удержал только запрет отца? Наличие у императора подобных намерений действительно подтвердилось впоследствии, и с помощью Ансберта можно было бы сделать вывод о том, что задолго до встречи в Милане он испытывал к Филиппу чувство неприязни. Как бы там ни было, но повод для принятия по отношению к Филиппу крутых мер отыскать было не труднее, чем для пленения Ричарда, причем перспективы успеха как в финансовом так и в политическом смысле были бы даже намного благоприятнее. К тому же, не было бы таких конъюнктурных осложнений, которые мы описали выше, так как третье заинтересованное лицо, Ричард, во время возвращения Филиппа домой все еще находился в Святой Земле. И благодаря непосредственному соседству Франции с империей Генрих имел бы реальную возможность усилить свою власть: как благодаря вынужденным территориальным уступкам Филиппа, так и обеспечением себе в высшей степени полнокровного сюзеренитета. То, что он предпочел синице в руке журавля в небе, да еще такого, которого потом не смог приручить, весьма показательно для характеристики личности Генриха. Поэтому его целевую установку следует рассматривать во взаимосвязи с его конкретным положением.

В 1192 году, когда Ричард занимался урегулированием вопроса о престолонаследии в Святой Земле, и его имя было у всех на устах, а папа передал Сицилию в лен Танкреду, Генрих с переменным успехом вел борьбу с итальянскими городами, разочаровывая саксонских противников Генриха Льва тем, что часто бросал их на произвол судьбы, и распорядился убить епископа Льежа, что послужило толчком к выступлению оппозиции. Нужда подвигла Генриха VI на неожиданно смелое действие против Ричарда, до этого ему никогда не приходилось пережить более успешного политического или военного события. Будучи ровесником Филиппа, — оба родились в 1165 году, он, таким образом, был восемью годами моложе Ричарда, — в четыре года отроду Генрих становится германским королем и в отсутствие отца вершит государственные дела. Переход власти после смерти Барбароссы происходит без эксцессов, и регентство плавно трансформируется в самодержавие. Неприятности ожидали его со стороны начинавших поднимать голову Вельфов, хотя настоящий вызов его власти был брошен в связи с возникшим у него по линии жены, Констанцы, правом на сицилийское наследие после смерти в 1189 году Вильгельма II Сицилийского. До появления осенью 1190 года на Сицилии Ричарда, в военных операциях против норманнского государства императорская армия уже успела потерпеть неудачу, но крупнейшее военное поражение самого Генриха еще ждало его впереди. При осаде Неаполя весной 1191 года в лагере осаждавших разразилась эпидемия, послужившая причиной провала всего похода. Генрих тяжело заболел, а Констанцу взяли в плен и отправили к Танкреду. За несколько месяцев до этого Ричард в мгновение ока завоевал Мессину, продемонстрировав тем самым, как надо побеждать, и заставил Танкреда признать все свои завоевания. Даже если бы тот не уступил, Ричард вполне смог бы совершить новые завоевания. Да, именно потому, что он мог делать то, чего не в состоянии был сделать Генрих, — к тому же по милости английского короля ему теперь самому предстояло покорять норманнское государство Танкреда, — императорское самолюбие наверняка было сильно ущемлено.

Этот сицилийский эпизод уже сам по себе можно воспринимать как особенно провокационный, но он был лишь

одним звеном в цепи неизбежных провокаций. В Средиземноморье, на Кипре, в Святой Земле, то есть везде, где через несколько лет можно будет обнаружить самый живой интерес императора, победы Ричарда были впечатляющими, и везде он исполнял роль, которая, как должно быть представлялось Генриху, более подходила бы ему, императору. Так что на часто поднимаемый вопрос, а можно ли ему приписать притязания на «мировое господство», если вспомнить о его последующих попытках вмешательства в дела почти всех без исключения регионов, как мне представляется, можно с полным основанием ответить утвердительно. Конечно, мы не знаем наверняка, но выбор им Ричарда вместо Филиппа указывает на то, что у него давно уже зрели грандиозные планы, поскольку Ричард мог быть ему врагом только в «мировом» масштабе, тогда как Филипп был таковым только в узко территориальном. Генрих никогда не забывал о своем втором враге, но выбор приоритетов указывает на то, что предпочтение он все же отдал глобально политическим целям. Таким образом, финансовый аспект — обогащение Ричарда за счет казны норманнского государства, — не мог иметь определяющего значения. К тому же третья часть этих денег досталась Филиппу, и Генрих вполне мог получить их у французского короля в форме выкупа. И никто бы не посмел помешать императору получить остальную сумму в рамках «добровольного соглашения». Итак, ключевой ошибкой его политики по отношению к Ричарду можно считать то, что он не сумел решить для себя вопроса, что для него важнее: политика или финансы. Генрих не понял, что в сложившейся обстановке от анжуйского правителя, в отличие от его французского коллеги, получить сразу и то и другое было просто нереально: деньги и существенные политические уступки — или только их видимость, подозрение зародилось у него лишь в самом конце, когда было уже слишком поздно.

Рациональное решение, которое состояло бы в лишении Ричарда власти и получении денег с Франции из-за потери для империи вассала, показалось Генриху недостаточно привлекательным. И он демонстративно устремляется побеждать победителя, в чем проглядывает лишь попытка самоутверждения. Несмотря на его полную уверенность в успехе, в этом нет ни доли политического реализма, лучшее подтверждение чему рассматриваемый ниже Бургундский проект. С чисто исторической точки зрения ввиду его неосуществленности он не имеет слишком большого значения, но в смысле характеристики личности Генриха весьма показателен. Благодаря своей предельной умозрительности он не только демонстрирует полет фантазии Генриха в выборе средств, но и то, насколько эффективными оказались отвлекающие маневры Ричарда и как умело тот использовал в своих интересах юношескую переоценку собственных возможностей и цезаристские замашки своего противника.

БУРГУНДСКИЙ ПРОЕКТ

Третий этап пребывания Ричарда в плену, охватывающий вторую половину 1193 года, представляется нам периодом консолидации, — Ричард, избавленный от сюрпризов судьбы, дожидался в относительно спокойной обстановке денег и находил время сочинять свои «стихи из неволи», сдержанно сетуя на то, что уже вторую зиму томится в неволе, и что его вассалы не слишком торопятся его выкупить, — хотя по объективным причинам быстрее никак и не получалось — и благородно жалуясь на поведение Филиппа. Но под тихой гладью должно быть вовсю бурлили подводные круговороты, так как на рубеже столетий появится готовая концепция, нацеленная на то, чтобы документально подтвердить грандиозные масштабы закладывающейся германо-анжуйской дружбы: Ричард должен был получить от императора Бургундское королевство, по существу буферное государство, простирающееся от линии Рона-Сона к Альпам и на севере до излучины Рейна у Базеля и Бургундских ворот. Эта богатая в культурном и хозяйственном отношении страна не в последнюю очередь была важна для итальянской политики императора своими альпийскими перевалами и по договору о разделе наследства с 1033 года была третьим по счету королевством империи. В южной ее части ожесточенно переплелись в борьбе за господство германские, французские и испанские интересы.

О существовании этого проекта имеется три свидетельства, сообщаемые Говденом. В одном из писем Ричарда Хьюберту Уолтеру, датированном 22 декабря 1193 года, Ричард извещает о том, что его освобождение назначено на 17 января 1194 года, сопровождая это известие следующей строкой: «et diu Dominica proximo sequenti coronabimur de regno Provenciae quod (imperator) nobis dedit» [159] . В одном из посланий Генриха VI вассалам Ричарда, датированном 20 декабря, подтверждается дата освобождения, и на 24 января назначается коронация Ричарда: «et inde in septem dies posuinus ei diem coronationis suae de regno Provenciae, quod ei promisimus» [160] .

159

«И перед Рождеством был коронован на королевство Прованское, которым (император) нас наделил» (лат.).

160

«И через шесть дней назначена коронация его королем Прованса, что мы ему обещали» (лат.).

Прежде всего следует отметить, что «regnum Provenciae» [161] с X в. уже не существовало, поскольку оно тогда было присоединено к северному соседу — королевству Бургундскому. В обиходной речи того времени употребление термина «regnum Burgundiae» [162] означало устранение прежней равнозначности Бургундии и Прованса в этом политическом образовании в пользу первой. Налицо обозначение целого названием части, pars-pro-toto [163] , и, поскольку, «Верхняя Бургундия» — собственно графство Бургундское — становится частным владением дома Гогенштауфенов, название это перешло в официальную речь и закрепилось по вполне понятным причинам политической прагматики. Но вскоре после описываемых здесь событий появляется новое название всей этой области — «regnum Arelatense» [164] , указание на Арли — следствие выдвижения на первый план по значимости Нижней Бургундии. Так что не следует очень удивляться тому, что и впредь используемое с упорной последовательностью в ХII веке выражение regnum Burgundiae будет иногда опускаться и заменяться другим, которое представляется нам политическим анахронизмом. Возможно, это даже исходит из понимания ряда программных документов императора: Бургундией для вассалов Ричарда был прежде всего французский коронный лен, герцог которого во время крестового похода стал притчей во языцех; Прованс же, напротив, был определенно не французским, и император мог здесь напоминать о своих правах выбора названия. И уж совершенно неверно было бы из-за неточности терминологии делать вывод о том, что предполагалось передать только Нижнюю Бургундию. Какие злые умыслы ни приписывали бы «гениальности» Генриха, все же маловероятно, чтобы он желал расчленить существовавшее Бургундское королевство. Поскольку Ричарда предполагалось короновать, то вначале надо было еще создать «королевство Прованское», при этом остается неясным, какое бы положение в Империи заняли определенные как «пфальцграфство» владения Гогенштауфенов в Верхней Бургундии. Хотя почва для идеи о переходе на представительскую императорскую власть в Бургундском королевстве была подготовлена еще Барбароссой, образование лоскутных государств было бы пока что беспрецедентным. Решающее значение здесь имеет, однако, не отсутствие возможности реализации политических намерений. Вот свидетельство Говдена, который к достаточно полному списку того, что касалось наделения нижнебургундским леном, добавляет: «et quicquid imperator habet in Burgundia» [165] . Хотя в позднее добавившихся геополитических соображениях ничего не изменилось бы, если бы Ричарду вместо regnum Burgandiae предназначался только regnum Provenciae, все же с целью приближения к реальности дня и вслед цитируемому месту этого же автора, которого мы должны благодарить за странные названия в обоих письмах, разумнее отдавать предпочтение названию «королевство Буртундское» перед названием «королевство Прованское», появившимся, скорее, как случайное словообразование в рамках декларации политической программы.

161

«Королевство Прованс» (лат.).

162

«Королевство Бургундия» (лат.).

163

Часть за целое (лат.).

164

«Королевство Арлитанское» (лат.).

165

«И все владения императора в Бургундии» (лат.).