Ричард Львиное Сердце
Шрифт:
— Я должен выслушать его, Ричард! — промолвил он.
Граф Пуату обнял юношу рукой за шею, и в таком положении они слушали, что говорил маркиз. Лишь под конец Ричард осмелился заглянуть в отуманенные очи короля Филиппа, поцеловал его в лоб и сказал:
— Филипп! Пусть тот, кто дерзает передавать эту сказку, в неё верит, а мы, слушающие её, сделаем всё, что нам долг велит. Теперь ты понимаешь, почему я прикончил Сен-Поля и почему — клянусь небом и землей! — положу на месте этот медный котел.
Он повернулся
— Конрад! Конрад! — ужасным голосом вскричал он. — Чего только ты не натворил на скользком жизненном пути? Провалиться мне в преисподнюю, за пределы церковного покаяния, если я не поспешу спровадить тебя в ад кромешный, только бы настигнуть тебя одного!
— Конечно, ты так и сделаешь, сударь мой, — заметил весьма встревоженный маркиз Монферратский.
— Если ты попадешь туда, мне будет развлечение на короткое время, — ответил Ричард, уже остывший и устыдившийся своей горячности.
Тут Филипп отпустил маркиза. Как только удалось ему освободиться от его присутствия, он бросился в объятия Ричарда и от души выплакал все свои слезы.
Ричард любил этого юношу-короля и утешал его как умел. Но в одном был для него камень преткновения: он и слышать не хотел даже самого слова «брак», пока не повидается с принцессой.
— О, Ричард! Женись на ней скорее! Женись скорее, чтоб мы могли всему миру в глаза смотреть! — лепетал юный король, думая, что это — самая действенная мера, прямой ответ на оскорбление, нанесенное его дому.
Но графу это казалось вовсе не так просто или, вернее, слишком просто, но только наполовину. Сам про себя, в душе, он знал прекрасно, что не мог жениться на мадам Элоизе. Впрочем, в то время и король Филипп уже понимал это.
— Я должен видеть Элоизу! Я должен видеть её наедине, Филипп!
Вот всё, что Ричарду пришлось сказать, и против этого, действительно, нечего было возразить.
Дав ей знать, как это полагалось по придворным правилам, он пошел к Элоизе и с первого же взгляда убедился, что всё — правда, убедился также, что и прежде он это уже замечал.
Бледная, робкая, крадущаяся девушка с парой запуганных глаз, выглядывающих из-под распущенных волос; согбенная фигура; руки, цепляющиеся за стену, к которой всё тело так и жмется; разинутый, искривленный рот; широко открытые, но ничего не видящие очи. Вся истина, голая, ужасная, сверкнула перед ним. Ему было противно на неё смотреть, но говорить волей-неволей приходилось мягко.
— Принцесса! — начал он и двинулся к ней навстречу, чтобы взять её за руку. Но она ускользнула прочь и на корточках прижалась к стене. Неприятно было видеть, как вздымалась её грудь, силясь дышать свободно.
— Не тронь меня, граф Пуату! — шепотом попросила Элоиза и застонала. — О, Боже, Боже! Что со мной будет?
— Мадам! — ответил ей Ричард довольно сухо. — Пусть
Элоиза оперлась покрепче о стену, прижав к ней плотно ладони, и всем телом нагнулась вперед, как человек, идущий ощупью в потемках. Затем она покачала головой и опустила её на грудь.
— Есть ли в мире другая скорбь такая, как моя? — пролепетала она про себя, словно его тут не было. Ричард нахмурился.
— Так молился в предсмертных муках Сын Всевышнего, — укоризненно заметил он ей. — Если вы осмеливаетесь просить Его об этом Его собственными словами, значит, действительно ваша скорбь уж очень глубока.
— Да, она глубже всего на свете! — промолвила она.
— Но его скорбь была… горечь посрамления!
— И моё посрамление горько, — промолвила она.
— Но Он незаслуженно был посрамлен. Ричард говорил с презрением. Элоиза подняла голову, и её жалобный взгляд поднялся к нему в лицо.
— А я-то, Ричард?! Я заслужила свое посрамление.
— Мне это очень кстати слышать, — сказал Ричард. — Как сына и как нареченного жениха, это касается меня довольно близко.
Горячо, отчаянно стремясь вздохнуть свободно, она могла только издавать какие-то звуки, но ни слова не вылетело из её груди. Слепо бросилась она вперед, упала перед ним и обняла его колени. Ричард не мог не пожалеть бедное, неразумное создание, которое боролось, по-видимому, не с чувством раскаяния, не с потребностью в сочувствии, а с какой-то червоточиной в мозгу, которая увлекала её всё глубже в самый вихрь бурного потока.
Ричард сделал для неё всё, что мог. Сам человек верующий, он повернул её к Распятию на стене, но она отклонилась, чтоб не видеть его, откинула назад свои раскиданные в беспорядке волосы и продолжала цепляться за Ричарда, умоляя о какой-то таинственной милости, умоляя без слов, только взглядом и прерывистым от движений дыханием.
«Помоги Ты, Господи, её измученной душе: я ничего не могу сделать», — молился он про себя и прибавил вслух:
— Пустите меня, я позову ваших женщин! Он попытался разнять её руки, но она стиснула зубы и держалась крепко, как взбешенное, визжащее, рычащее, затравленное животное. Молча боролись они некоторое время.
— Так нет же! Пустишь ли ты меня наконец? — проговорил он в отчаянии и силой разомкнул её безумные руки.
Она упала на пол и смотрела вверх на него. Такого безнадежного горя ещё никогда не видывал он на таком искаженном лице. Теперь он и сам убедился, что она не в своем уме.
Ещё раз провела Элоиза руками по лицу, как бы смахивая с него паутину в осеннее утро: так она уже делала при нем и прежде. Хотя она вся ещё дрожала, хотя её трясла лихорадка, голос вернулся-таки к ней.