Ричард Львиное Сердце
Шрифт:
Для этого человека ярость войны не представляла ничего неестественного: и раз начав борьбу, он уже не останавливал своей руки. В начале февраля он закончил свои планы, в конце — уже взял Сомюр, отрезал сообщение Анжера с Туром и всю долину Луары обратил в изрытый слой пепла. В первых числах марта он уже засел перед Туром со всеми своими осадными орудиями — петрариями [71] , мангонелями, башнями — и ежедневно громил стены крепости с намерением покорить её прежде, чем война будет в самом разгаре. Город Сен-Мартен [72] был осужден на ту же участь: никакая помощь из Анжу не могла спасти его, так как ни одна душа не могла пробраться в эту сторону.
71
Петрарии(у греков петроболы) — орудия для метания камней. Мангонель, или манга, — метательная машина из рода баллист: здесь
72
Сен-Мартен— город, расположенный в графстве Анжу.
Тем временем отец-король высадился в Гонфлёре [73] , собрал своих нормандцев в Руане и осторожно прокладывал себе путь через это герцогство, выслеживая французов с левого своего крыла, а бретонцев — с правого. Французов он так и не нашел: они были далеко к югу от него и продирались через Орлеан, чтобы соединиться с Ричардом в Ле-Мансе [74] . Но отряд графини Бретонской, под начальством Гюга Динана, предавал разграблению Авранш, когда старик-король услышал недобрые вести из Турени. Эта провинция, вместе с Меном [75] , была, что называется, зеницей его ока, а между тем, он не решался бросить на произвол судьбы Авранш и уйти. Все, что он мог сделать, это — послать Маршала Уильяма с небольшим отрядом в Анжу, между тем как он сам потянулся на запад, чтобы дать сражение Гюгу Динану и спасти Авранш, если только это будет возможно. Таким образом вышло, что король французский проскользнул между королем английским и Ле-Мансом. К тому времени Ричард успел овладеть Туром и сам был уже на пути к Ле-Мансу, чуя в воздухе Уильяма. Это было в начале апреля. Тогда-то он поставил на карту все свои приобретения из-за гордого девичьего личика и, впридачу, чуть не лишился жизни.
73
Гонфлёр— городок на южной стороне устьев Сены, близ Гавра. Это — ближайшее место для переправы в английский Брайтон и в Портсмут. В средние века — одна из главных крепостей Нормандии, с которой постоянно приходилось иметь дело англичанам. Гонфлёр был центром оживленной торговли, которая перешла потом к Гавру. Французы окончательно отняли его у англичан лишь в 1440 году.
74
Лe-Манс(Ле-Ман) — старинный город в 100 верстах к северо-западу от Тура. В средние века здесь была столица провинции Мэн. В Ле-Мансе много древностей с собором во главе, который представляет любопытное соединение стилей раннего и глубокого готика. В описываемое время Ле-Манс был одним из главных городов Франции, но потом он пришел в упадок от войн: здесь вечно сталкивались французы с англичанами.
75
Мэн(Мен) — старое графство, важное по своему положению между Анжу и Нормандией. Оно занимало плодородную местность, омываемую Сартой и судоходной Мэной, правым притоком Луары. Теперь это — департаменты Сарта и Майенн. В древности здесь жило галльское племя ценоманы, давшее имя стране. С 10-го века здесь появились собственные графы; затем Мэн присоединялся то к Нормандии, то к Анжу. Анжуйцы присоединили его к Англии в 1154 году, но Филипп II снова возвратил его Франции (1204).
Авранш— городок близ границы Нормандии с Бретанью, у залива Сен-Мало. В старину здесь жило кельтское племя abrincae. С 10-го века возникли независимые графы Аврашпа благодаря крепости, которою дорожил ещё Карл Великий. В 11-м веке здесь была важная схоластическая школа, устроенная знаменитым Ланфранком. Тогда же Авранш соединился с соседним графством Мортэн (Mortain) и стал леном Англии: оттого Джон Безземельный назывался графом Мортэном. Авранш часто оспаривался французами и англичанами, переходя из рук в руки. Лишь Генрих IV окончательно присоединил его к Франции (1594).
Ему надо было перебраться через Ону, повыше Стрелки [76] . Мирно течет эта речка в виде ленивого полусонного ручейка, пробираясь между тростников к Луаре, чтобы прибавить ей воды. По обе стороны тянутся заливные луга на три четверти мили. Низкие известковые холмы с бахромными вершинами сторожат дремлющую долину. Подкравшись на заре с восточной стороны, Ричард вошел в соприкосновение с неприятелем — Маршалом Уильямом и его войском, состоявшим из англичан и нормандцев: по мосту перешли Ону у Стрелки и теперь подвигались вверх по долине, чтобы спасти Ле-Манс.
76
Стрелка —город на полпути между Туром и Ле-Мансом, у притока Луары, Оны.
Смело преградив им путь, Ричард, как струёй воды, затопил своими стрелками всю равнину, а сам, в то время как они остановили неприятеля и смяли его передовой отряд, словно гром, нагрянул со своими рыцарями по склонам холмов, напал сбоку на Маршала, смял Б комок и смахнул в реку самую сердцевину его полков. Так Маршал проиграл сражение: внутри его рати образовалась клинообразная расщелина. Но вдруг перед и тыл его войска сомкнулись, и они держались стойко. Ричард очутился в опасности.
Виконт
— Клянусь смертью Бога! — завопил этот доблестный воин и высоко взмахнул копьем.
— Божья воля, Маршал! — тихо сказал Ричард, которого придавил его барахтавшийся конь. — Рази любого из нас!
— Предаю тебя дьяволу, господин мой Ричард! — крикнул тот и воткнул свое копье в грудь коня.
Предсмертное движение несчастного животного освободило Ричарда. Он вскочил и, даже пеший, поравнялся со щитом всадника.
— Теперь твой черед! Берегись! — вскричал он. Но Маршал покачал головой и помчался за своими убегавшими войсками.
То был день торжества графа Пуату. Ле-Мансу суждено было погибнуть. Он действительно сдался, но не сейчас: Ричард не был свидетелем его падения.
На следующий день Гастон Беарнец присоединился к своему повелителю.
— Поспеши, господин мой, поспеши! — воскликнул он, едва его завидел.
Ричард смотрел на него удивленно, словно никогда не слыхивал таких выражений.
— Какие вести из Нормандии, Гастон?
— Там всё сплошь — англичане, весь тот край ими кишмя кишит. Они удерживают за собой Авранш и двигаются теперь к югу.
— Опоздали! — заметил Ричард. — Скажи, что велел передать мне Чудный Пояс?
— Венчаная, нет ли, она всё равно твоя. Но её держат в башне, взаперти, до Вербного Воскресенья. Тогда её выведут оттуда и повенчают с этим черным нормандским боровом или, вернее с тем, что от него осталось. Положим, осталось немного, но, говорят, для этой цели ещё хватит.
— Клянусь хребтом Бога! — воскликнул Ричард, рассматривая свои ногти.
— Лучше клянись Его сердцем, граф мой милый! — возразил Гастон. — Ведь в твоих руках пламенное сердце. Хе-хе! То ли не красавица? Всем станом перегнулась она из окна: и что за стан обвивает её пояс! Махровые розы! Дианы и Нимфы! Полногрудые наперсницы старца Пана [77] ! Очи — изумрудные огни! Власы — что золото литое! Кратко, отрывисто вылетают из её точеных уст слова, словно губки презирают такое грубое дело! Ричард! Вот её слова: «Передай господину моему и повелителю, что, живая или мертвая, я принадлежу ему. Я постараюсь оказать ему услугу. Венчаная, нет ли, — не всё ли мне равно? Я по-прежнему его Жанна». Так говорила она. А я-то, что я могу ещё сказать?.. Ну, ладно: зато мой меч говорил за меня, когда я рубил эту мясную тушу.
77
Пан— бог лесов, покровитель стад, пастухов и охоты, с козлиными рогами, копытами и бородой. Он весельчак, вечно ухаживает за дебелыми лесными нимфами, но, как бог лесов, иногда наводит «панический» страх. Этих нимф («покрытые», девственные), дочерей Зевса, было множество: были морские девы (океаниды, нереиды), лесные (дриады), горные (ореады), речные (наяды), полевые и др. Отличные охотницы, они всегда сопутствовали Диане в её охотах. Но они были ещё кормилицами Диониса, или Вакха: их всегда можно встретить в хороводах этого весельчака, со своим Паном во главе. Художники изображали их веселыми, полногрудыми девушками, нагими или полуодетыми. Впоследствии нимфы олицетворяли силы и явления природы.
Беарнец пощипывал свою козлиную бородку и поглядывал, нет ли где на кончике раздвоенных волосков. А Ричард сидел тихонько.
— Знаешь ли, Гастон, кого ты видел? — дрогнувшим голосом спросил он вдруг.
— Прекрасно знаю, — отозвался тот. — Я видел, как бледный цветок, расцветая, тянется к солнцу.
— Ты видел графиню Пуату, Гастон! — промолвил Ричард и принялся читать молитву…
Такими-то вот средствами и удержался Ричард временно от своего стремления пристать к отцу с ножом к горлу. Если б не Жанна, они сцепились бы, наверно, в Ле-Мансе, при данных же условиях не руке Ричарда суждено было спалить город, который видел короля Генриха ещё грудным младенцем. Прежде чем наступила ночь, Ричард сделал распоряжения насчет довольно опасного шага. Он отделил себе в провожатые виконта Безьера, Бертрана, графа Русильона и Гастона Беарнца вовсе не потому, чтобы это были прекрасные люди, а для того, чтобы прекраснейшие остались заменять его. Таковы были, бесспорно, дофин Овернский, виконт Лиможский и граф Ангулемский, которых он, каждого в свое время, узнал и оценил как врагов.
— Государи мои! — сказал он всем троим. — Я собираюсь уехать на время. От вас же требую лишь немного внимания, некоторую долю терпения и точного послушания. Необходимо, чтоб вы были у ворот Ле-Манса через три дня. Воспользуйтесь же ими, государи мои, поддерживайте свои сообщения и ждите, пока подойдет французский король. Не давайте сражений, не посылайте вызова: оставьте голод делать за вас ваше дело. Я знаю, где находится теперь король английский, и опять соединюсь с вами прежде, чем он подоспеет.
Он говорил ещё и ещё, чтобы всё было для них яснее, но я опускаю эти подробности. Таким молодцам было бы трудно наделать ошибок. Впрочем, правду сказать, он был в таком настроении, что ему было безразлично, как бы они не поступили. Он был свободен! Он ехал искать приключений, но зато видел ясно свой путь прямо перед собой: этот путь тянулся длинной полосой света, который струился от высоко поднятого факела Жанны.
Прежде чем занялась заря, его три спутника и он сам, вооруженный с головы до ног, в чешуйчатой броне, с гладким щитом и нормандским топориком в два лезвия, тронулись в путь. Они ехали неспеша, как едут на охоте к сборному месту — распустив поводья и ворочаясь в седле, чтобы свободно поболтать дорогой.