Ричард Львиное Сердце
Шрифт:
Если хоть половина этого была правда, если ни один мужчина в железе не мог устоять перед ним, как могли противиться ему обстоятельства и эта хрупкая запуганная девушка? Обезумев от гордости и любви, совершенно не помня себя, она забыла на минуту свой страх и свои муки. В последний день турниров она пала к нему на грудь, задыхаясь от волнения, а он, величайший из любовников, перед всеми, не стесняясь, расцеловал её и, высоко подняв на могучих руках своих, крикнул своим могучим голосом:
— Эй, государи мои! Аль не красавицу избрал я в жены?
Приветственные крики были ответом ему.
После того Ричард взял с собой Жанну в путешествие по своим владениям. Из Пуатье они поехали
Во время их пребывания в Даксе, король Наваррский прислал туда своих послов с просьбой посетить графа в его столице, Пампелуне, но Ричард не пожелал ехать туда. Тогда они вернулись в Пуатье.
Одновременно пришла туда страшная весть: король Генрих английский, престарелый лев, «почил во грехах своих», говорит аббат Мил'o.
Глава XII
КАК ЗАТРАВИЛИ ПРЕСТАРЕЛОГО ЛЬВА
Теперь я должен рассказать вам, что случилось с королем английским, когда, как сокол, сраженный в своем полете, он увидел, что его нагнали и одолели в болоте. Его низвергли те, которых он хотел захлопнуть в западню; его самого затравил тот самый барсук, которого он надеялся выгнать из берлоги. Старик погнался за тем, от чего он сам не мог бы никогда уйти, — за смертью, и лишился того, что плохо хранил, — своего собственного дыхания. Чтобы покончить со всем этим витийством, скажу просто, что он схватил лихорадку, а лихорадка, развиваясь в теле, уже подточенном злобой и дурной жизнью, медленно грызла ему кости, испепеляла, скрючивала его.
Уже в когтях у подкрадывающейся болезни, он соединил свои войска с войсками Маршала и пошел освобождать город Ле-Манс, где преспокойно расположился себе король французский. Как только до Филиппа дошли слухи о его приближении, он предал город огню, и Генрих пришел только взглянуть, как освещалось красными языками небо, а над полымем стояло облако дыма, более мрачное, чем даже отчаяние, охватившее его. Говорят, с ним сделалась страшная истерика, когда он увидел эту ужасную картину. Он не допустил свою рать приблизиться к пылавшему городу, а сам слег в постель, повернулся лицом к стене палатки и отказывался как от святого Причастия, так и от пищи. А тут подоспели вести и, вдобавок, самые дурные. Французы уже в Шатодэне [93] ; воины графини Бретонской угрожают с севера герцогству Анжуйскому; вся Турень с Сомюром [94] и целая цепь пограничных замков подчинились его сыну Ричарду. Все это старик слушал, не вставая с постели не открывая глаз.
93
Шатоден —город в 40 верстах к северо-западу от Орлеана, по дороге в Ле-Манс. В описываемое время это была важная крепость, от которой сохранились развалины.
94
Сомюр— живописный
Прошла целая неделя таких страданий. Тогда подступили к его ложу двое из его вельмож, а именно Маршал и епископ Гюг Дургэмский. Они сказали ему:
— Государь! Вот прибыли от Франции послы с переговорами о мире. Как тут быть?
— А как хотите! — вымолвил король. — Дайте мне только спать!
Он говорил, как сонный, но полагают, что он только не хотел дать заметить свое бодрствование.
Состоялось наскоро совещание между Джеффри, его побочным сыном, Маршалом, епископом — с одной стороны и французскими послами — с другой. Для самого короля Джеффри просил только одного — дозволить перевезти больного в замок Шинон, чтобы не умереть ему на большой дороге, как старой гончей. Это было дозволено. Но больной не обращал внимания, что бы с ним ни делали: он проспал всю дорогу до самого Шинона.
К нему принесли пергаменты, припечатанные его собственной большой печатью. А он, совершенно разбитый, прикладывал к ним руку, не изрыгнув ни одного проклятия за разграбление его королевства. Но вот, когда лица, принесшие эти бумаги, уже удалились из комнаты, осторожно ступая на цыпочках, он вдруг вскочил с постели.
— Гюг! — пробурчал он. — Епископ Гюг! Поди-ка ты сюда.
Епископ поспешил вернуться и подойти к королю: они оба, каждый по-своему, любили друг друга. Владыка подошел и опустился на колени у кровати.
— Читай мне подписи на этих проклятых штуках! — проговорил король.
Гюг порадовался, думая, что королю полегчало, но в то же время он боялся, как бы потом не сделалось ему хуже.
— О, дорогой государь мой! — начал он. Но старый король прервал его, стуча ногами под одеялом:
— Читай, говорят тебе!
И епископ Гюг принялся читать подписи все по порядку с самого начала. Больной слушал, не переставая трясти головой: очень уж донимала его лихорадка.
— Филипп-Август, король франков, — произносит епископ.
— Собачья кличка! — бормочет сквозь зубы старый король.
— Санхес, король Наваррский, король католиков, — говорит Гюг.
— Старый сыч! — бормочет король Генрих. Такой же второй воспел он всех одинаково — и достославного герцога Бургундского, и Генриха, графа Шампанского, и прочих представителей французской стороны. На том и покончил бы епископ, если б король не потребовал, чтобы ему читали непременно всё.
— Нет, Гюг! — говорил он, и зубы его стучали в лихорадке, как в жесточайший холод. — Ну, читай же имя моего возлюбленного сына! Вот ты и увидишь, какие у меня в доме творятся приятные развлечения!
Епископ прочел вслух имя Ричарда, графа Пуату, а король прорычал свое любимое словечко:
— От чрева матери — изменник!
— А после Ричарда кто ещё идет? — спросил он.
— О, Владычица Небесная! Неужели вам всё ещё мало, государь? — спросил епископ боязливо.
Но старый король сел прямо и подпер голову рукой.
— Читай! — сказал он ещё раз.
— Не могу читать! — застонал Гюг.
— Болван! — проговорил король. — Подай сюда пергамент!
Он нагнулся и мутными глазами, которые уже едва повиновались ему, с ужасными усилиями начал разбирать имена наверху листа. И он нашел то, чего больше всего боялся — имя Джона, графа де Мартэна.
Страшно задрожал старик и давай тыкать в стену, словно видел на ней того самого, чье имя навело на него такой ужас.