Рикошет (сборник)
Шрифт:
Проследив за мной сонным взглядом, Киршин интересуется:
– Вы откуда?
Удовлетворяю вполне естественное любопытство. Слышу, как он бормочет себе под нос что-то вроде: «В прокуратуре работать уже некому». Понимаю, что он имеет в виду. Сначала Валентина в интересном положении, теперь девица в короткой юбке. На языке вертится ответная колкость, но Киршин поднимает маленькие глазки, уголки рта ползут вверх, щеки раздвигаются в стороны:
– Шучу, шучу…
По-своему оценив шутку, спрашиваю официальным тоном:
– Почему
Странно, но вопрос ему явно не нравится. Киршин обиженно хмыкает, и от этого огорченно колышется большой живот.
– Я не решал… решал Малецкий.
Наигранно удивляюсь:
– Да-а?.. Мне казалось, дверь ломали вы.
– Я ломал, но… – хмурится Киршин. – Малецкий пришел… Суетился. Говорит, умерла, наверное, старуха. Надо дверь взломать. Я взял топор и… Так что я простой исполнитель. Идея-то Малецкого… Сильно тревожился он… Роман и при жизни старухи вокруг нее суетился… А тут совсем серый стал…
– Не вижу в этом ничего предосудительного, – замечаю я и жду реакции собеседника.
Ждать долго не приходится. В лице Киршина появляются угодливость, почтение, какая-то восторженность. Это изменение настолько застает врасплох, что я непонимающе таращусь на него.
Лицо Киршина вновь принимает сонное выражение, он вяло шевелит губами:
– Так Малецкий смотрел на старуху… Заботливый… Что ему было от нее нужно?.. Крутился вокруг. А она, этакая дама… Все свысока…
– Вы ничего не трогали в квартире?
– Увольте, – слабо морщится Киршин. – Там такой запах был… Мы и в комнату-то не заходили. Увидели из прихожей разгром да тело, прикрытое одеялом, сразу пошли звонить в милицию…
– Все вместе? – уточняю я.
– Элеонора побежала. Мы стояли, ждали…
– Малецкий ничего не брал из квартиры?
Киршин медленно качает головой:
– В тот раз нет. Наоборот… Какую-то бумажку в прихожей хотел оставить. Но, видно, меня испугался, забрал тут же…
– Что за бумажка? – подаюсь к нему.
– Уведомление на денежный перевод.
Опять этот перевод! Как он оказался у Малецкого? Почему, увидев убитую Стукову, Малецкий решил избавиться от него? Почему передумал? Зачем хранил? Не мог же он получить деньги по чужому переводу?.. А вдруг мог?!
Понимаю, что Киршин на эти вопросы вряд ли ответит, поэтому задаю вопрос полегче:
– Как вы можете охарактеризовать погибшую?
Киршин вяло приподнимает покатые плечи, секунду молчит, потом говорит:
– Я не особенно-то общался со Стуковой. Так, на лестнице столкнемся – поздороваемся… Простите, но у меня такое ощущение, что Стуковой зря не интересовались работники ОБХСС… Еще та старушка была…
– Что вы хотите этим сказать? – настораживаюсь я.
Рука Киршина описывает в воздухе неопределенный полукруг:
– Ощущения…
Поскольку любые ощущения нуждаются в проверке,
– А конкретнее? Какие ощущения? О чем идет речь?
– Нетрудовые доходы, – не очень охотно и столь же неуверенно буркает Киршин.
На чем основываются ощущения Гаргантюа из стройуправления, выяснить не удается, и, закончив составление протокола, я с ним прощаюсь.
Снова заглядываю в ту же преподавательскую. Взлохмаченный рыжеволосый мужчина поглощен телефонным разговором:
– Так, так… Что она еще спрашивала?.. Да нет же, Элочка, я ведь тебе говорил…
– Извините, – прерываю его.
– Я же всем объявил, – зажав трубку ладонью, раздраженно бросает он. – Зачет будет в триста седьмой аудитории!
Принимая меня за одну из своих студенток-заочниц, Малецкий заблуждается. Спешу прояснить ситуацию:
– Передайте Элеоноре Борисовне привет… От следователя Приваловой. И напомните ей, что разглашать тайну следствия очень некрасиво.
Опешив, Малецкий забывает о моей просьбе и, бросив в трубку: «Перезвоню!» – торопливо кладет ее на рычаг. После этого пытается улыбнуться. Однако полные губы складываются лишь в неопределенную гримасу:
– А где же Валентина Васильевна?
Смотрю на него в упор и мило улыбаюсь:
– В декретном отпуске.
– А-а-а… – потирает подбородок Малецкий.
Выглядит он импозантно: высок, широк в плечах, белокож. Прямо викинг. Сыроват, правда, немного. Да и брюшко свешивается на ремень. Похоже, Элеонора Борисовна следит не только за собой. На ее муже свежая рубашка, отутюженный костюм; модный, со вкусом подобранный галстук. Впечатление портит испуганный взгляд…
– Значит, теперь вы ведете следствие?
Подтверждаю его догадку. Он долго и испытующе смотрит. Прямо-таки сверлит взглядом, наконец решается на вопрос:
– Вы тоже меня подозреваете?
– А вас, Роман Григорьевич, совесть терзает?
– Совесть меня не терзает! – вздрогнув, выкрикивает он. – Чистая у меня совесть! Стукову я не убивал!.. Я к ней, как к родной матери! Помогал все время! Кому только могло прийти в голову! Я всегда…
Малецкий кричит, но не так громко, чтобы можно было услышать за стенами преподавательской. Останавливаю:
– Когда вы видели Стукову в последний раз?
– Второго августа в двадцать часов тридцать минут, – выпаливает он.
– Похвальная точность.
– Что вы имеете в виду?! – негодует Малецкий. – Я запомнил время, так как смотрел на часы.
– Вот и говорю, похвальная точность, – мирно произношу я.
– Что вам от меня надо?! – не может остановиться он. – Сколько можно дергать, изводить?! Допрашивали же уже? Допрашивали!!!
– Всего один раз, – уточняю я.
– Ну и что?! Все равно травма! И соседей незачем было настраивать! Знаете, что они теперь говорят?!