Римская история в лицах
Шрифт:
Октавиан разрешает Клеопатре с царским великолепием похоронить своего возлюбленного. Намереваясь провести ее в своем триумфе, он приказывает неусыпно наблюдать за царицей, чтобы она не покончила с собой. Сам же обманными речами и обещаниями старается скрыть от нее свое намерение. Но один знатный юноша из его окружения, неравнодушный к чарам египтянки, тайно извещает Клеопатру о том, что ее ожидает. С помощью служанок царице удается обмануть бдительность своих тюремщиков. Какой-то крестьянин в корзине со смоквами проносит в усыпальницу ядовитую змейку — аспида.
«Цезарь, — пишет Плутарх, — хотя и был раздосадован смертью Клеопатры, не мог не подивиться ее благородству и велел с надлежащей пышностью похоронить тело рядом с Антонием», (там же, LXXXVI)
Царские сокровища,
На этом я заканчиваю рассказ об эпохе Гражданских войн. Не буду предлагать тебе, читатель, какое-либо заключение. Эта эпоха была столь бурной, столь насыщенной событиями, такие крупные личности появлялись на ее сцене, что заключение оказалось бы слишком пространным. И, конечно же, недопустимо субъективным. Разве возможно оставаться беспристрастным, оценивая события хотя и двухтысячелетней давности, но так похожие на то, что происходит в наш, не менее бурный век? Однако я не вправе навязывать читателю свои оценки. У тех, кто не безразличен к людям, к судьбе их сообщества, в процессе чтения, я надеюсь, появились какие-то свои суждения, наметились аналогии. Если так — труд мой не напрасен. Если нет — заключением дела не поправишь.
Но, отказавшись от заключения для всего тома, я позволю себе несколько необычным образом закончить эту последнюю, столь драматическую главу. Хочу напомнить тебе, читатель, дивное стихотворение Анны Ахматовой, в котором царственная женщина — наша современница отдает дань восхищения другой женщине — древней царице, с которой мы только что расстались.
Клеопатра
Александрийские чертоги
Покрыла сладостная тень
Пушкин
Уже целовала Антония мертвые губы
Уже на коленях пред Августом слезы лила...
И предали слуги. Грохочут победные трубы
Под римским орлом, и вечерняя стелется мгла.
И входит последний плененный ее красотою,
Высокий и статный, и шепчет в смятении он:
«Тебя — как рабыню... в триумфе пошлет пред собою...»
Но шеи лебяжьей все так же спокоен наклон.
А завтра детей закуют. О, как мало осталось
Ей дела на свете — еще с мужиком пошутить
И черную змейку, как будто прощальную жалость,
На смуглую грудь равнодушной рукой положить.
1940
И не дивное ли диво, что великий Шекспир и великая Ахматова читали одни и те же строки Плутарха, и оба были вдохновлены ими на чудо поэтического творчества?!
ТОМ III
ИМПЕРИЯ
Глава I
Август
Последняя глава предыдущего тома нашей истории названа именем Октавиана. Внимательный читатель может вспомнить мелькнувшее там замечание о том, что это — будущий император Август. Сейчас, в 29-м году, с победой возвратившись в Рим из Египта, он консул, триумфатор, но еще зовется Октавианом.
Деятельность юного преемника Цезаря вряд ли могла завоевать симпатии читателя. Скорее — отвращение. Я полагаю, что у меня было достаточно оснований ранее обвинить его не только в коварстве, но и в чудовищной жестокости. Вспомним хотя бы его расправу с пленными после победы под Филиппами. Или кошмар проскрипций, инициатором которых, по моему глубокому убеждению, был именно он. Недаром Светоний заключает, что ... «Будучи триумвиром, он многими поступками навлек на себя всеобщую ненависть». (Светоний. Божественный Август, 27)
Но подводя итоги долгого правления императора Августа, Светоний пишет нечто неожиданное и совсем противоположное:
«Какой любовью пользовался он за эти достоинства, нетрудно представить. О сенатских постановлениях я не говорю, так как их могут считать вынужденными или льстивыми. Всадники римские добровольно и по общему согласию праздновали его день рождения каждый год два дня подряд. Люди всех сословий по обету ежегодно бросали в Курциево озеро монетку за его здоровье, а на Новый год приносили ему подарки на Капитолий, даже если его и не было в Риме. На эти средства он потом купил и поставил по всем кварталам дорогостоящие статуи богов... На восстановление его палатинского дома, сгоревшего во время пожара, несли деньги и ветераны, и декурии, и трибы, и отдельные граждане всякого разбора, добровольно и кто сколько мог. Но он едва прикоснулся к этим кучам денег и взял не больше, чем по денарию из каждой. При возвращении из провинций его встречали не только добрыми пожеланиями, но и пением песен». (Там же. 57)
Как совместить эти два свидетельства одного автора, записанные через сто лет после смерти Августа? Многие современные историки ищут решение загадки в исключительном лицемерии Августа. Такое простое объяснение кажется сомнительным. Чего ради всесильному императору в течение всей своей долгой жизни притворяться? С другой стороны, в чудесное изменение характера уже вполне взрослого человека (к началу самодержавного правления ему далеко за тридцать) поверить тоже трудно. Загадка остается. Мы попытаемся ее разрешить в ходе тщательного анализа почти полувекового властвования создателя Великой Римской Империи. Этот анализ я намерен проводить не путем описания и оценки итогов его деятельности в разных сферах государственного управления, а в хронологической последовательности — пытаясь представить себе эволюцию психологии самого правителя.
Но прежде, чем начать этот долгий путь, я должен обратить внимание читателя на одну важную, как мне кажется, сторону жизни Августа — характер его взаимоотношений с женой, Ливией. Ввиду недостаточного внимания древних авторов к этим взаимоотношениям, они будут оставаться практически вне поля нашего зрения. Чтобы вовсе не потерять их из виду, я намерен предварить исследование государственной деятельности Августа изложением того немногого, что известно о его, как говорится, личной жизни.
Ливия Друзилла из знатного рода Друзов была третьей женой Октавиана. Первые два брака — с падчерицей Марка Антония Клавдией, а затем с родственницей Секста Помпея Скрибонией — были заключены из политических соображений и очень быстро расторгнуты. Однако вторая жена успела родить Октавиану дочь Юлию. В 39– м году, сразу после рождения дочери, он развелся со Скрибонией, отнял у одного из своих знатных противников, Тиберия Клавдия Нерона, его жену Ливию и женился на ней. Хранящийся в Копенгагене скульптурный портрет Ливии (в зрелом возрасте) изображает красивую, спокойную и волевую женщину с широким лбом, большими глазами, тонким, выдающимся вперед носом и маленьким ртом. Есть основание полагать, что это был брак по любви. Светоний пишет, что «ее он, как никого, любил и почитал до самой смерти». В свои девятнадцать лет новая жена Октавиана уже имела от первого мужа четырехлетнего сына Тиберия и была беременна вторым сыном, которого назовут в честь деда с материнской стороны Друзом. Наличие двух чужих детей не остановило двадцатипятилетнего Октавиана. Напротив, став императором, он явно благоволил к пасынкам.