Римская карусель
Шрифт:
Кассия при ее опыте не могла не прочесть сообщений тела и лица своего собеседника. Она знала, что сейчас последует. Именно поэтому с самого прихода орбинавта рыжеволосая аристократка не предлагала ему сесть в какое-нибудь из кресел или на одну из двух кушеток. Женщине было удобнее придвигаться к мужчине, когда они стояли. Она уже спрашивала себя, сколько времени все это будет продолжаться. Неужели опять всего несколько недель, а затем она, как обычно, остынет?
Александр, не имея такого, как у Кассии, опыта, не ведал о том, что последует. Но он знал, о чем бы ему хотелось помечтать. Пришло воспоминание, как больше
Но теперь он понял: для того, чтобы устоять перед ее прелестью ему не требовалось слишком много силы воли. Будь на месте танцовщицы эта златовласая женщина из рода римских всадников с ее кошачьим взглядом и гибким несокрушимым телом, он бы не устоял. Его тянуло к ней так же, как железо тянется к черному камню, открытому некогда греками в местности под названием Магнезия.
Александр не понимал раньше страстности, проявляемой Алкиноем к его вере и к его возлюбленной. Сам Александр считал себя неспособным к столь сильным чувствам. Но рыжеволосая римлянка будила в нем незнакомую страстность. Он не знал, чего этот наплыв переживаний сулит ему больше - страдания или блаженства, - но отказаться от них уже не желал.
Женщина между тем приблизилась к мужчине на расстояние смешивающихся дыханий и приподнялась на цыпочках, продолжая задавать вопросы. Актер не мог говорить, не впитывая в то же время аромата ее умащений и свежего юного тела.
Александр не стал бы в присутствии Кассии менять реальность, ибо она поняла бы это по пульсации в затылке. Он был уверен также в том, что и она не будет так поступать. Тем не менее, внезапно все изменилось - шум ветра, настроение, царящее в природе, даже расстояния между предметами казались иными теперь, когда двое лежали на кушетке, и он срывал с нее одежду, а ее руки успокаивали его, словно говоря, чтобы он не торопился, ибо впереди столетия.
Кассия была довольна, несмотря на то, что юноша оказался, как она и предполагала, недостаточно опытным и излишне поспешным в венериных сражениях. Его тело было чистым и радующим. Кассия знала, что Александр без труда научится не только желать ее, но и стремиться доставлять ей удовольствие. Вот только надо ли было его учить? Нужен ли в ее жизни еще один человек, отмеченный даром Тайного Божества?
– Как мы здесь оказались?
– хрипло прошептал Александр.
– Мы же только что стояли и разговаривали, и никто из нас не менял яви!
– Это Амур, - улыбнулась Кассия.
– Сын Венеры - вот, кто изменил за нас явь.
Александр не догадывался о том, сколь немногим выпадала удача увидеть на лице Кассии Луциллы Младшей (и Старшей) эту лучистую улыбку, от которой глаза ее зажмурились, превратившись в длинные смеющиеся щелочки. Обычно людям приходилось довольствоваться мимолетной, не предвещающей ничего доброго ухмылкой левого уголка рта.
Они лежали, обнявшись, когда юноша, проводя ладонью по ее твердому впалому животу, произнес:
– Какая у тебя гладкая кожа!
– Зная о причинах необыкновенной юности орбинавтов, он все-таки удивлялся, впервые увидев ее в женщине.
– Ты принимаешь ванны из молока ослицы?
–
– хохотнула Кассия.
– Один из моих друзей, человек очень начитанный, по прозвищу Софист, хотя на самом деле он врач, рассказывал мне недавно, что этим методом пользовалась Поппея Сабина, жена Нерона.
– Мне не приходится прибегать к ухищрениям для того, чтобы сохранить молодость, - Кассия, предвкушая его изумление, рассказала про этот второй дар, полученный ею от Тайного Божества.
Однако изумление и потрясение пришлось пережить ей самой, когда Александр объяснил ей в ответ, что тело орбинавта немного перестраивается каждый раз, когда он совершает изменение реальности, и вскоре приходит в соответствие с внутренним, почти неосознаваемым образом идеального тела.
Для Кассии это означало, что и вечная юность не является даром, выделяющим ее из числа живущих. По словам Александра и его друзей, на которых он постоянно ссылался, другие люди тоже могут развить в себе способности орбинавта, получив вдобавок и вечную юность. Не верить ему Кассия не могла: она видела, с какой легкостью Александр отбросил в сторону двух ее головорезов, среди которых был и могучий бывший гладиатор Дигон.
– А математические способности? А необыкновенно цепкая память? А умение изобразить чужой почерк?
– спрашивала римлянка, приподнимаясь на локте.
– Все это тоже сопровождает дар орбинавта? Ты тоже быстро считаешь в уме и легко решаешь геометрические головоломки?
– Нет!
– заверил ее Александр, заметив, что его слова не пришлись ей по вкусу.
– Я считаю хуже многих, а память у меня самая обыкновенная.
– Эти твои таланты не связаны с тем, что ты орбинавт.
– Может быть, ты и вечной юностью не наделен?
– с надеждой в голосе, рассмешившей Александра, спросила Кассия и без предупреждения набросилась на него, пытаясь скрутить. Александр, впервые столкнувшись с наличием такой чудовищной силы в изящном женском теле, был захвачен врасплох. Ему пришлось немало повозиться, чтобы вырваться и завести ей руку за спину.
– Довольно, пусти!
– скомандовала Кассия.
Голос звучал так непререкаемо, что Александр тут же подчинился. Эта женщина приказывала даже когда сдавалась. Отпустив ее руку, он, однако, не разжал объятий. Теперь он нежно ласкал ее, и она позволила ему делать это некоторое время, пока наконец не ответила на ласки.
– Я более двухсот лет не встречала человека, способного меня одолеть, - призналась Кассия, когда, мокрые, обессиленные и счастливые, они откинулись на многочисленные подушки, лежавшие на кушетке.
– Даже забыла, что это может быть приятно.
– Тебе так много лет!
– ахнул Александр.
– Через год будет двести пятьдесят, - Кассия подумала, что отмечать годовщину можно будет вместе с улыбчивым и немного наивным юношей, глядящим сейчас на нее с нескрываемым изумлением. Затем отогнала эту мысль, как преждевременную.
– Когда же ты родилась?
– Александр вдруг почувствовал прикосновение вечности, отчего ему на мгновение стало холодно, несмотря на царящую жару. Значит, и он через несколько столетий скажет кому-нибудь: "мне уже четверть тысячелетия", "мне уже полтысячи лет". Просто знать об этом было не то же самое, что видеть перед собой человека, уже давно знакомого с вечностью.