Римский орел
Шрифт:
— Что ж, — с некоторым разочарованием резюмировал Гордиан, — вижу, ты меня не понял. Следовательно, ты вряд ли являешься лазутчиком Ардашира. Но коли так, то я даже и предположить не могу, чьи интересы ты представляешь.
— Свои, — честно ответил Черепанов. — И моих друзей.
— И кто же твои друзья?
— Пожалуй, Максимин Фракиец относится к их числу, — подумав, произнес Геннадий. Сенатор рассмеялся.
— Ты умеешь говорить правду, — признал он. — И при этом не говорить ничего. Ты понравился императрице.
Черепанов пожал плечами.
— Она не любит твоего друга Максимина. К тому же она очень
— Не понял?
— Гай Юлий Вер Максимин — лучший полководец Рима. Но он слишком независим. И слишком любим своими легионерами. Мамея увидела в тебе того, кто способен стать конкурентом Фракийцу. Ты достаточно талантлив и решителен для этого. И у тебя есть понятие чести. Если тебя возвысить, ты будешь предан ее сыну.
— Но Максимин верен императору Северу! — возразил Черепанов. — Я это вижу!
— Ты прав. — Сенатор улыбнулся. — Гай Юлий предан императору Северу. Септимию Северу. Тому, кто поднял и возвысил его самого. В нынешнем Августе он видит лишь правнука Септимия. Мамея это знает. И ее сын тоже. Но они вынуждены доверять ему. Потому что за Фракийцем — преданные лично ему данубийские легионы. А Максимин — он далеко не глуп и очень тщательно следит, чтобы эта сила оставалась силой и стояла именно за ним. И стоило нашим Августам попытаться лишить его этой силы, удержав легионы на востоке, как Фракиец немедленно принял меры. Сразу несколько германских племен вторглись в наши западные провинции. Как только в легионах об этом узнали, там моментально начались волнения. Тогда Максимин явился к императору и потребовал, чтобы данубийские легионы вернули с востока домой. И император вынужден был уступить.
— Я не думаю, что вторжение варваров было организовано Максимином, — заметил Черепанов.
— Я тоже так не думаю, — мягко произнес Антонин Антоний. — Но так думает Мамея. Поэтому сейчас наши Августы озабочены тем, чтобы ослабить влияние Фракийца и перетянуть германцев на свою сторону. Хотя бы федератов.
— Но я — человек Максимина! — возразил Черепанов. — Он дал мне это. — Черепанов щелкнул по золотому кольцу кентуриона. — И он подталкивает меня вверх по лестнице. Разве нет?
— Да. — Сенатор улыбнулся. — Сейчас все выглядит именно так. Но вчера во всеуслышание было объявлено, что ты — не варварский вождь, принятый на службу Максимином, а «успешный результат политики императора по мирной романизации варваров». Улавливаешь разницу?
— У тебя отличное вино, сенатор, — сказал Черепанов. — Все, что ты хочешь получить, — высшего качества, да?
— У меня самое лучшее вино, какое только можно достать в империи, — поправил Антонин Антоний. — Не «очень хорошее», а «самое лучшее». Я беру только самое лучшее, кентурион. Я понял твой вопрос. И отвечу на него. Да, я заинтересован в тебе. Ты человек, который менее чем за год сумел стать заметной фигурой в Риме исключительно благодаря своим личным достоинствам. Еще до того, как я увидел тебя, я услышал о тебе много хорошего — от моей дочери. И много плохого — от ее нареченного жениха.
— Да неужели? — Геннадий усмехнулся.
— Секст Габиний — настоящий римлянин. И настоящий патриций из патрицианской фамилии. Разумеется, не столь древней и славной, как моя, но весьма достойной. — Сенатор отпил вина, закусил персиком. — Ты публично унизил
Черепанов хмыкнул.
— Можешь в этом не сомневаться, — заверил он. — Может быть, трибун Габиний и настоящий патриций, но мне он тогда показался богатым и безмозглым наглецом. И пока я не узнал ничего, что заставило бы меня изменить мое мнение. И я опечален тем, что твоя дочь станет его женой. Она достойна лучшего мужа.
— Ты не прав, — мягко возразил сенатор. — И в отношении Секста, и в отношении того, что он станет мужем Корнелии.
Черепанов уставился на сенатора. Вот так сюрприз! Неужели…
Нет, он слишком много о себе возомнил. Сенатор вовсе не намеревался предложить ему стать зятем.
— Видишь ли, друг мой Геннадий, моя дочь допустила серьезную оплошность. Своим заступничеством она унизила храброго Секста куда больше, чем ты. Я знаю Секста с детства. Он очень горд. И очень злопамятен. И никогда не простит Корнелии унижения. А я люблю свою дочь и расторгну помолвку. Например, потому, что предзнаменования по поводу их брака будут настолько неблагоприятны, что помолвку придется расторгнуть. Конечно, это обойдется недешево. Но я достаточно богат, а в Риме хватает юношей из родов не менее благородных, чем род Габиниев.
Сенатор поправил венок и с гордостью оглядел шеренгу «родственных» бюстов.
— Но тебе не следует забывать, — заметил он, — что ты обзавелся сильным и опасным врагом. Сексту весьма благоволит наш император, а его отец пользуется немалым влиянием в Сенате. Впрочем, не большим, чем я, — добавил Антонин Антоний не без гордости. — Однако ж вернемся к тебе, — продолжал сенатор. — Ты сейчас — самый младший кентурион в легионе. Но уже сумел доказать, что являешься отменным военачальником. И пользуешься в легионе уважением, совершенно несопоставимым с твоим скромным званием. Ты настолько уважаем, что попытка ущемить твои права вызвала чуть ли не бунт. И заместитель командующего вынужден был уступить младшему из своих офицеров.
— Я был прав, — заметил Черепанов. — И знаю, что все остальные офицеры были на моей стороне.
— Ну да, — кивнул сенатор. — Но это лишь означает, что в критической ситуации легион пойдет не за трибуном-латиклавием, а за тобой. Хотя ты — самый младший из офицеров.
— В критической ситуации легион пойдет за Максимином! — заявил Черепанов.
— Пока — да, — кивнул его собеседник. — Но у Максимина есть один серьезный недостаток. Он — Максимин. Самый большой. Во всем. И не забывает напоминать об этом. И еще он очень вспыльчив. И очень жесток. Иногда я радуюсь, что ему никогда не стать императором. Это был бы тиран пострашнее Калигулы.
— Почему ты считаешь, что Максимину никогда не стать императором? — заинтересовался Черепанов.
Он-то как раз считал, что из Фракийца выйдет отличный император. Правда, он почти ничего не знал о Калигуле. Тот образ, который был создан современными ему кинорежиссерами, выглядел весьма сомнительно.
— У Максимина нет опоры в Риме, — пояснил Антонин Антоний. — Он ненавидит Сенат. И Сенат отвечает ему тем же. Некоторые сейчас готовы поддержать его, потому что считают полезным. Некоторые склонны поиграть на противоречиях между ним и Мамеей… Но все мы знаем, что лев на цепи это совсем не то, что лев на свободе.