Римский орел
Шрифт:
— Я слыхала, — Корнелия понизила голос и почти касалась губами уха Геннадия, — я слыхала, Секст тоже дрался на арене. В закрытом шлеме, конечно. И всегда побеждал. Он очень храбр.
Черепанов молчал. Он вдыхал запах девушки, чувствовал ее близость — и наслаждался этим. Плевать ему было на «храбрость» трибуна.
— Ты слышишь меня?
— Да. — Ее локон щекотал скулу Геннадия.
— А ты мог бы выйти на арену? — Она прижалась к его плечу. Она дрожала. Черт возьми! Неужели это публичное потрошительство ее возбуждает? Нужно что-то сказать… Что-то правильное и достойное…
Черепанов повернулся к ней, увидел ее лицо — совсем близко. Приоткрытый рот, белую пудру на гладких щеках, блестящие
— Я не раб, — строго произнес он. — Я — воин. И военачальник. Я не убиваю, я сражаюсь. И побеждаю. Я защищаю Рим. Власть Рима. Я не потешаю его лавочников и бездельников.
За спиной Черепанова кто-то громко захлопал в ладоши. Корнелия поспешно отодвинулась. Геннадий обернулся: аплодировал сам сенатор Гордиан.
— Отлично сказано, принцепс! — похвалил он. — Но защищая власть Рима, не забывай, что власть над Римом зачастую зависит именно от этих самых лавочников и оборванцев. И не только от них… — Сенатор многозначительно повел глазами в сторону трибуна Габиния.
Трибун подпрыгивал на скамье и вопил, брызгая слюной. И был не одинок в проявлении чувств. Это Геннадий Черепанов был одинок в своем брезгливом неодобрении.
«Интересно, — подумалось ему, — если бы здесь был Аптус, на чью бы сторону он встал: мою — или этих жадных до крови „цивилизованных граждан“?»
Ответ на свой вопрос он получил на следующий день. Потому что Гонорий Плавт Аптус, примипил Одиннадцатого Клавдиева и теперь непосредственный начальник Геннадия, заявился в Рим собственной персоной.
— Сам — никогда, клянусь расположением Приапа! А вообще — одобряю! — заявил он, когда Черепанов поинтересовался его мнением по поводу гладиаторских боев и личного в них участия. — Да, черни это нравится. А еще важнее — это нравится богам Рима!
— Ты у них что, спрашивал? — ехидно осведомился Черепанов.
— Ну это же ясно! Если бы им не нравилось, разве они позволили бы такое? Но если сомневаешься — можешь спросить. Сегодня в храме Аполлона гадания — с половинной скидкой.
Черепанов хмыкнул.
— Ты зачем приехал? — спросил он. — На праздники?
— Угу. Только не на эти.
— А на какие?
Здоровяк-примипил хитро ухмыльнулся.
— Скоро узнаешь! — подмигнул он. — Совсем скоро…
Глава шестая,
в которой выясняется настоящий бог-покровитель «приаполюбца» Гонория Плавта
Снежно-белый бык рванулся что было сил, но вырваться не смог. Его убийца взметнул над головой окровавленный короткий меч и закричал. Крик этот был громче бычьего рева — эхо заметалось под сводами пещеры. Пламя факелов дрогнуло.
Белый бык — уже не белый, а бело-красный — захрипел, забулькал и упал на колени.
Человек с мечом разжал пальцы, выпустив бычий рог. Бык осел ему под ноги. Белая туша с алыми пятнами. Того же цвета, что и туника на быкоубийце.
Черепанова легонько толкнули в спину. Он шагнул вперед. Распахнул плащ и уронил его на камни. Он знал, что делать. Ему объяснили.
Он сделал ровно тридцать шесть шагов. Тридцать шесть ступенек. И оказался напротив быкоубийцы. Холодный воздух здесь напитался запахом крови. И запахом звериного страха.
Геннадию не было страшно, только холодно.
— …Во имя бога, который отделил землю от неба, свет от тьмы, день от ночи, мир от хаоса, жизнь от смерти, настоящее от прошлого, клянусь хранить доверенные мне тайны…
Где-то мерно и гулко падали капли. Потрескивали факелы.
На стенной фреске квадрига [172] солнца обгоняла двойную упряжку луны.
— …Если же я предам, да постигнет меня жестокая кара!
Быкоубийца (в
172
Квадрига — колесница, запряженная четверкой лошадей.
Черепанов не дрогнул. Меч быкоубийцы свистнул, и поперек первой линии легла вторая. Наискось, через сердце.
Кровь человека смешалась с кровью убитого быка.
Быкоубийца наклонился, приблизил прикрытое маской лицо к спокойному лицу неофита.
— Когда-нибудь, — пророкотал Бегущий по солнцу Гай Юлий Вер Максимин. — Когда-нибудь ты сделаешь это сам.
И выпрямившись, резко, во весь гигантский рост, взметнул вверх окровавленный меч.
— Именем Непобедимого посвящаю тебя, Воин! Митр-ра!!!
— Митр-ра!!! — взревели по-бычьи сотни глоток.
— Р-ра!.. Р-ра!.. Р-ра-а!.. — подхватило эхо.
Оно еще не стихло, когда за спиной Черепанова раздался шорох босых ног — и свет на мгновение померк… Затем возник снова. Сквозь прорези серебряной маски. Ему на плечи накинули плащ. Другой. Красный плащ Воина. Со временем он сменит его на желтый плащ Льва. Со временем. Скоро. Быстрее, чем многие. Слишком быстро, по мнению тех, кто носил красный плащ годами. Это будет весной, когда Митра призовет в свое воинство Верховного Жреца Братства и новым Отцом станет Максимин, который и произнесет своим могучим рокочущим басом на Совете Сильных: «Не годится Львам ходить под Воином» [173] .
173
В культе Митры было семь ступеней: ворон, жених, воин, лев, перс, бегущий по солнцу, отец. Ступени характеризовались различными символами и были подчинены различным богам-покровителям и планетам: Меркурию, Венере, Марсу, Юпитеру, Луне, Солнцу и Сатурну. Культ этот довольно распространен и доступен, хотя допускались к нему исключительно мужчины. Воинское же братство митраитов было тайной, внутренней частью общей системы. Некоторую аналогию можно провести с христианскими Орденами, возникшими спустя несколько веков внутри христианской Церкви.
Черепанова взяли под руки. Повели (так положено) и передали поручителям. Черепанов знал обоих. Гонорий Плавт Аптус, Лев. И Перс Маний Митрил Скорпион, praefectus castrorum [174] Первого Фракийского легиона. Если Черепанов преступит клятву Братства Митры Непобедимого, они будут отвечать наравне с преступником. Таков закон Братства.
Черепанов не подал виду, что знает своих поручителей. Они были старшие. А по закону Братства младшие старших знать не должны. Для младших Небесный Отец — Митра еще не возжег свет Солнца. Они все еще пребывают во тьме. Но им уже ведомо, что Митра — есть. И Солнце — есть. И посмертие — тоже есть. Для воинов. Но иных в воинском Братстве не было.
174
Praefectus castrorum (лат.) — префект лагеря.