Риск, борьба, любовь
Шрифт:
Провозившись с нами полночи, проводник ушел встречать Новый год. А мы оказались перед новой проблемой: овчарка Альфа не давала никому пошевелиться, немедленно бросаясь на каждого. Я начал беспокоиться, что от волнения у собаки перегорит молоко. К тому же оставлять ее в наморднике и на привязи было невозможно. В конце концов ее нужно кормить и выгуливать. Оставалось одно — укротить злобную собаку.
Убедившись, что Альфа замолкает всякий раз, как только заскулят щенки, я взял ее за ошейник и, не давая вцепиться себе в руку, снял намордник. Сергей продел конец поводка через дверную ручку и оттащил собаку к двери. Понемногу он стал «травить» поводок, подпуская Альфу все ближе и
Не дожидаясь, пока овчарка вцепится мне в горло, я схватил щенков, прикрываясь ими, как щитом. Впечатление было такое, что собака остановилась прямо на лету. Она вдруг завизжала и принялась облизывать малышей.
— Фу, Альфа, свои, — приговаривал я.
Потом попробовал скомандовать:
— Лежать, Альфа!
И, к моей невероятной радости, собака беспрекословно подчинилась. Приговаривая «лежать, Альфочка, лежать», я начал потихоньку подкладывать под нее щенков вперемешку с тигрятами. Поняв, чего от нее хотят, собака успокоилась, а я на всякий случай постоянно держал под рукой щенка.
Должен сказать, что я часто потом вспоминал овчарку Альфу добрым словом. Тигрята выросли на редкость красивыми и здоровыми, я работал с ними больше пятнадцати лет. И долго не решался расстаться и сдать их в зооцирк, даже когда они стали матерыми и чрезвычайно опасными хищниками.
Но не буду забегать вперед. Минули новогодние каникулы, и в ночь на 21 января по разнарядке главка я со всем своим — уже немаленьким — хозяйством выехал на зимнюю базу в Днепропетровск.
Больше всего меня беспокоил вопрос, смогу ли я теперь справиться с Ватаном. Пустит ли он меня в клетку после того, как бегал на свободе и рвал когтями несчастного Валентина? Ведь пантера убедилась в том, что человек не так уж страшен, загадочен и неуязвим… Но все обошлось. Я часто потом думал, что мы с Ватаном сделали необходимые для себя выводы и научились относиться друг к другу с пониманием и уважением.
ПАНИКА
В Днепропетровском цирке я не задержался надолго: прибыла новая программа, и меня отправили в другой город, потом в третий. Начались бесконечные скитания по городам, по циркам. История, которую я хочу рассказать сейчас, произошла в одном из таких временных «прибежищ». Цирк стоял на ремонте: полным ходом шла реконструкция старого здания. Повсюду громоздились строительные леса, тут и там валялись старые швабры, щетки, потертые кисти, грязные ведра, бочки с известью и заляпанные краской спецовки. Рабочие ленились обходить здание и таскали стройматериалы прямо через настежь распахнутые окна. Расставляя клетки, мы с Ионисом и новым рабочим Гасюнасом, принятым на место уволившегося Валентина, должны были следить, чтобы никто из строителей, зазевавшись, не подошел к животным слишком близко.
И все же, несмотря на суету и неуют, я радовался: наконец-то можно будет репетировать спокойно, ведь до конца ремонтных работ в этот цирк не пришлют других артистов. Но не тут-то было. То ли отдел формирования, как всегда, что-то напутал, то ли реконструкция здания показалась московским чиновникам незначительной мелочью. Только в один день со мной в цирк стали прибывать артисты международной программы.
Манеж наполнился представителями самых разнообразных народностей и всевозможных жанров. Здесь были известные негритянские степисты, китайские прыгуны, японские фокусники, канадские акробаты-эксцентрики,
Проходя в туалеты, расположенные в конце закулисной части, артисты и служащие должны были миновать два фургона с моими животными. Между фургонами был выстроен продолговатый вольер из фанеры. Там находился только что полученный необыкновенно очаровательный трехмесячный львенок. Настойчиво царапающий стены малыш стал объектом всеобщего внимания. Даже хищники, сидящие в фургонах, упирались лбами в решетки и, ссорясь между собой, старались рассмотреть новенького собрата. А львенок, с трудом поднимаясь на толстущие задние лапки, топырил округленные ушки, таращил глазенки и, пытаясь увидеть, что творится на белом свете, просовывал потешную мордочку в узкую щель между двумя листами фанеры.
Ионис и Гасюнас были заняты разгрузкой прибывающих автомашин. И артисты, пользуясь отсутствием служащих, повизгивая от удовольствия, торопились погладить глазастого звереныша — будущего царя зверей.
Измотавшись на разгрузке, я покинул своих помощников и направился в гардеробную, которая располагалась возле директорского кабинета. С тех пор как обзавелся хищниками, я предпочитал жить прямо в цирке. Так удобнее: можно постоянно наблюдать за животными, а заодно и за служащими, которые за этими животными ухаживают. Итак, я шел в свою гардеробную, когда меня остановил похожий на бродягу косматый старик. Одет он был в пиджак с отодранными рукавами, пузырящиеся на коленях грязные брюки и мятую кепку без козырька. Дед был пьян и тяжело опирался на костыль и клюшку. Его правую ногу заменяла культяпка. Перегородив мне дорогу и стараясь удержать равновесие, старик прохрипел:
— Куды, мил человек, шпаришь? Я хучь не трезвой, однако при исполнении, — и он стукнул клюшкой о пол.
— Я, мил человек, — в тон собеседнику произнес я, — иду к себе в гардеробную.
— Зачем? Здесь шаствовать не положено!
— Много ты знаешь, как я погляжу, что положено, а что не положено. И вообще, — смеясь, добавил я, — шел бы ты домой; выспался бы.
— Я выспанный, потому как я ночной, понимаешь, с-с-с-тор… стри-иш, — икнув, выдавил сторож.
— Ночной, говоришь?
— Да, — мотнул он нечесаной головой.
— Так ты бы, дед, ночью сторожил, — вполне миролюбиво сказал я. — А сейчас не морочил бы мне голову. Я с дороги, мне побриться надо.
Но сторож твердо стоял на своем. Набрав в грудь побольше воздуху, он угрожающе промычал:
— Не велено, не пущу.
Растопырив руки с клюшкой и костылем, он постарался перегородить мне дорогу. Но потерял равновесие и чуть не упал.
— Ладно тебе, «стриж ночной», отстань. Я приезжий, живу здесь. Понял, кудлатая твоя голова? Вон в той комнате, — и я махнул рукой в сторону своей двери.
Он что-то пробурчал себе под нос и зашатался, опять чуть не упав. А я пожал плечами и пошел к себе под аккомпанемент его бессвязной шипящей брани.
Окно моей комнаты выходило прямо на манеж. Взглянув туда, я поразился количеству репетирующих артистов. «Муравейник!» — вздохнул я. И, наблюдая, как копошатся труженики арены, не спеша намылил щеки, взялся за бритву… Сверху манеж был виден как на ладони. Вдруг моя рука дрогнула: я заметил, что репетиция прекратилась и в одно мгновение всех артистов словно сдуло.