Ритуал последней брачной ночи
Шрифт:
— Тогда договоримся о связи. Это очень… ebaratsionaalne… нерационально — все время ловить вас в этой кишке.
Я улыбнулась. «Ebaratsionaalne» — любимое эстонское словечко Монтесумы с ударением на его первую часть. «Ebaratsionaalne» — увесистая дубинка для особо наглых клиентов из прошлой жизни. Достойный ответ на истерики Стаса Дремова, теряющего лакомый процент. Как она там, отважная Монтесума-Чоколатль?.. Сегодня же нужно будет заехать в «Севан»…
— Что будем делать со связью? — повторил Рейно.
— Я в бегах. Вы знаете. Телефона у меня
— А здесь? В том доме, где вы живете?
— Это исключено.
Рейно остервенело почесал затылок.
— А этот ваш черный приятель из кафе? Вы ведь там бываете?
— Да.
— В определенное время?
— Да. — Скрывать очевидное было бессмысленно.
— Очень хорошо. Вы будете там сегодня?
— Надеюсь.
— Если случится что-нибудь неординарное, я подъеду.
Я выскочила из машины и направилась в сторону Сергуниного подъезда.
…Квартира «тяпа-осеменителя» встретила меня яростным стуком пишущей машинки. Я аккуратно прикрыла Дверь и на цыпочках двинулась в комнату. И остановилась на пороге, перед канатом, перегораживающим комнату. На канате болталась картонка: «НЕ МЕШАТЬ!»
А в самом импровизированном магическом кругу в одних веселенькой расцветки семейных трусах восседал Сергуня. Его позвоночный столб сотрясала дрожь, а голова дергалась в такт каждому удару по клавише. Восхитительная картина, ничего не скажешь. Жаль только, что не я явилась причиной такого острого приступа вдохновения. Подтянув к себе телефон, стоящий на полу, я отправилась на кухню.
510 — 19 — 68.
Мне даже не нужно было вынимать банкноту из кармана.
Чувствуя пустоту в желудке, я набрала заветные семь цифр.
— Средняя школа № 113, — ответил мне чей-то хорошо поставленный математический (или физический, или химический, или начальных классов) голос.
Твою мать, что это еще за школа № 113?!
Я бросила трубку и, подумав секунду, все-таки вынула двадцать потертых шиллингов. Нет, ошибки быть не могло: «5101968».
Что ж, попробуем. Еще раз. И я снова набрала номер, тщательно контролируя каждую из цифр.
— Средняя школа № 113, — ответил мне тот же голос. Я в нерешительности замолчала. И мое молчание было истолковано самым удивительным образом.
— Если ты, подонок, скажешь, что школа заминирована, я тебя из-под земли достану!!! И голым в Африку пущу. И твои родители-алкаши всю жизнь будут бабки отхаркивать… Обнаглели совсем, ученички! Третий раз за неделю!!!
— Со школой все в порядке, — пискнула я и снова бросила трубку.
Черт возьми, непруха за непрухой!
И с чего я вообще взяла, что это питерский телефон? С таким же успехом он может быть московским. Или гонконгским. Или венским. И тогда у меня нет никаких щансов. Единственный способ узнать, что это за телефон, — потрясти Калью.
И еще не факт, что он расколется. Фактом является другое: людям, связанным с этим номером на банкноте, в средней школе № 113 делать нечего.
Чтобы окончательно не впасть в пессимизм, я вытащила свой баул и решила произвести его ревизию.
Через несколько минут все они были разложены на столе:
1. Нож-ваджра.
2. Фотография Аллы Кодриной.
3. Квитанция из антикварного салона «Бирюза» с упоминанием об И.И. Шамне.
4. Фотографии Тео Лермитта (старые, 3 шт.).
5. Фотографии Тео Лермитга (новые, 5 шт.).
6. Австрийская банкнота с номером 510 — 19 — 68.
7. Перстень Аллы Кодриной.
8. Приглашение в винную галерею «Каса Марэ» (им теперь можно вытереть задницу).
9. Якобы анонимное письмо Тео Лермитта Олеву Киви, переданное мне Рейно.
10. Книга «ARM AND RITUAL», украденная у продавца Дементия.
Все.
Кажется, все.
Чтобы не терять времени, я начала с фотографии Аллы Кодриной: «Алла. Кронштадт. Мартовские тени». Эту фотографию я видела бессчетное количество раз, так же как и непритязательную физиономию Аллы, так же как и непритязательную розу в ее руках. Но теперь меня интересовала не она сама и не цветок.
Фон.
Фон может многое рассказать мне. Если я, конечно, сумею его выслушать.
Я уже знала, что в загаженном тараканами ящике Сергуниного кухонного стола валяется лупа. Такая же загаженная, с мутным, уставшим от времени глазом. Должно быть, эта лупа была спутницей Сергуниного детства с марками, значками и этикетками от спичечных коробков.
Лупа оказалась на месте, и я еще добрых пятнадцать минут вымывала ее под краном — от омерзительного кухонного налета, скопившегося на стекле за долгие годы бездеятельности. Приведя в порядок немудреную подпорку начинающего филателиста, я поднесла лупу к фотографии и принялась изучать ее.
Но ничего хорошего из этого не вышло: детали не только не приблизились, но и странным образом расплылись (эх, Варвара, Варвара! Меньше нужно дешевых фильмов смотреть!).
Алла Кедрина была сфотографирована с достаточно близкого расстояния, так что в снимок влезла только часть какого-то книжного шкафа. Да окно позади покойницы. В его темном провале виднелись четыре светящиеся буквы: одна под другой. Буквы были не в фокусе, но вполне читабельны: «П О Г Р». Очевидно, это была часть какой-то вывески на доме. Но что могли означать эти буквы: «погром»? «погремушка»? «пограничник»?.. «по гроб жизни не забуду эту хреновую историю»?..
Но, даже не дойдя до конца воображаемого списка, я воспрянула духом. Во-первых, теперь я знала, что родина этих четырех букв — Кронштадт. А Кронштадт — слишком небольшой городок, чтобы не найти в нем одну-единственную вывеску. А потом прикинуть — хотя бы приблизительно — дом напротив. В этом доме напротив обязательно должны знать Аллу Кодрину. Хоть кто-то, но должен.
Я откинулась на стуле: решено. Сегодня же, после встречи с Акопом в «Севане», я отправлюсь в Кронштадт. И найду эту чертову вывеску. И найду дом, в котором, в окружении мартовских теней, была сфотографирована Алла…