Роб Рой (др. изд.)
Шрифт:
– Ах, Роб! – сказал он. – Если бы у каждого так хорошо охранялась его мошна, вряд ли, я думаю, ваша кошелка была бы так полна и увесиста.
– Есть о чем говорить, кузен! – сказал со смехом Роб. – Она всегда открыта, когда надо помочь другу в нужде или уплатить долг хорошему человеку. Вот, – добавил он, вытаскивая сверток золотых, – вот ваши десять сотен мерков. Сочтите, плачу сполна.
Мистер Джарви молча взял деньги, взвесил их на руке и, положив на стол, сказал:
– Роб, я не могу их взять, не хочу к ним прикасаться: они не принесут мне добра. Я очень хорошо понял сегодня, через какие ворота
– Напрасно! – сказал разбойник с наигранным безразличием, хотя, быть может, чувства его были глубоко задеты. – Это доброе французское золото, и оно не лежало ни в одном шотландском кармане перед тем, как попало в мой. Смотрите – всё луидоры, один к одному, светлые и чистые, какими их выпустили с монетного двора.
– Тем хуже, тем хуже – в десять раз хуже, – ответил бэйли и отвел глаза от луидоров, хотя его пальцы, казалось, тянулись к ним, как пальцы Цезаря к короне на празднике луперкалий. – Мятеж хуже колдовства и хуже разбоя; и Священное писание учит нас воздерживаться от него.
– Есть о чем тревожиться, родственник! – сказал разбойник. – К вам деньги поступают честным путем, в уплату долга. Они взяты у одного короля – можете, если хотите, передать их другому; это только послужит к ослаблению врага – и как раз по той статье, по которой бедный король Иаков особенно слаб, – потому что, видит Бог, рук и сердец у него довольно, но в деньгах он, кажется, стеснен.
– Если так, Робин, не много навербует он сторонников в Верхней Шотландии, – сказал мистер Джарви и, снова надев на нос очки, развернул сверток и начал пересчитывать его содержимое.
– В Нижней не больше, – сказал Мак-Грегор, высоко подняв брови и переводя взгляд с меня на мистера Джарви, который, все еще не подозревая, как это нелепо, взвешивал на руке каждую монету с обычной своей недоверчивостью; сосчитав и пересчитав всю сумму – капитал и проценты, – он возвратил из нее три монеты «кузине на платье», как он выразился, и два луидора «мальчишкам», добавив, однако, что они могут купить на эти деньги что захотят, за исключением пороха. Горец удивился неожиданной щедрости родственника, но учтиво принял его подарок и опустил монеты в свой надежный кошель.
Бэйли между тем извлек доподлинный вексель, на обороте которого была заранее написана его рукой формальная расписка о погашении долга. Скрепив ее теперь своею подписью, он попросил и меня приложить руку в качестве свидетеля. Я расписался, и мистер Джарви стал беспокойно искать глазами второго свидетеля, так как по шотландскому закону и вексель и расписка в погашении не имеют силы, если не подписаны двумя свидетелями.
– Кроме нас с вами, вы здесь на три мили вокруг едва ли сыщете грамотного человека, – сказал Роб, – но я улажу дело проще.
И, взяв лежавшую перед моим спутником бумагу, он швырнул ее в огонь. Пришла очередь удивиться мистеру Джарви; но Роб продолжал:
– Так подводят счеты в Горной Стране. Могут настать такие времена, кузен, что если я буду сохранять всякие записки и расписки, то моих друзей потянут к ответу за деловые сношения со мною.
Бэйли не стал спорить против такого довода, да и на столе перед нами появился ужин, обильный и
– Надо вам знать, – сказал он мистеру Джарви, но не глядя в мою сторону, – нынче ночью вы не единственные гости на земле Мак-Грегоров, как вы, конечно, сообразили и сами, так как иначе моя жена и дети непременно прислуживали бы вам за столом, как это им подобает.
Лицо мистера Джарви явно выразило, что он рад любому обстоятельству, помешавшему им присутствовать при нашем пиршестве, и я порадовался бы вместе с ним, если бы слова Мак-Грегора не наводили на догадку, что его домочадцы прислуживают сейчас Диане и ее спутнику, которого я даже в мыслях своих не хотел назвать ее мужем.
В то время как грустные думы, вызванные этой догадкой, боролись с добрым расположением духа после вкусного ужина, радушного приема и веселой застольной беседы, – я заметил, что Роб Рой как внимательный хозяин уже позаботился о наших постелях, чтобы мы могли выспаться получше, чем накануне. Две койки из тех, что стояли по стенам хижины, наименее шаткие, были доверху наполнены вереском, цветшим в ту пору, причем он был уложен так искусно, что цветы оказались сверху, образуя упругую и вместе с тем душистую подстилку. Плащи и постельные принадлежности, какие удалось раздобыть, делали это ложе из живых цветов мягким и теплым. Бэйли, казалось, изнемогал от усталости. Я решил отложить беседу с ним до утра и предоставил ему лечь спать сразу же после обильного ужина. Но сам я, утомленный и встревоженный, не был расположен ко сну; мной владело какое-то неуемное, лихорадочное беспокойство, которое и привело к продолжению разговора между мной и Мак-Грегором.
ГЛАВА XXXV
Передо мною – беспросветный мрак,
Ее очей я видел взор последний,
Ее речей последний слышал звук,
И милый образ скрылся навсегда.
Свершился жребий мой
– Не знаю, что мне с вами делать, мистер Осбалдистон, – сказал Мак-Грегор, подвигая мне бутылку, – вы не едите, не хотите спать и даже не пьете, хоть это бордо не уступает винам из погребов сэра Гилдебранда. Если бы вы были всегда таким трезвенником, вы не навлекли бы на себя смертельную ненависть вашего двоюродного брата.
– Будь я всегда благоразумен, – сказал я и покраснел, вспомнив ту постыдную сцену опьянения, – меня миновало бы худшее зло – укоры собственной совести.
Мак-Грегор метнул на меня острый, почти грозный взгляд, как будто желая прочесть, намеренно ли вложил я в свои слова порицание, которое ему, как видно, почудилось в них, но понял, что я думаю о себе, не о нем, и с глубоким вздохом отвернулся к огню. Я последовал его примеру, и оба мы отдались на несколько минут мучительному раздумью. В хижине все, кроме нас, уснули или, во всяком случае, замолкли.