Роб Рой (др. изд.)

Скотт Вальтер

До сих пор я был безучастным, хотя и далеко не равнодушным зрителем необычайной сцены, происходившей на реке. Но вдруг я услышал возглас:

– А где же тот пришлый англичанин? Это он дал Роб Рою нож перерезать ремень.

– Изрубить негодяя в лапшу! – откликнулся чей-то голос.

– Продырявить ему пулей кочерыжку! – сказал другой.

– Вогнать ему клинок на три дюйма в грудь! – прогремел третий.

И я услышал сбивчивый топот копыт – несколько всадников поскакали в разные стороны с явным намерением исполнить свои угрозы. Я тотчас оценил положение и решил, что вооруженные люди, не знающие удержу в своих распаленных страстях, по всей вероятности, сперва застрелят или зарубят меня, а уж потом начнут разбираться, за дело или нет. Сообразив это, я соскочил с коня и, пустив его на волю, бросился в заросли ольшаника, полагая, что в надвигавшейся

ночной темноте меня вряд ли найдут. Если б я находился поблизости от герцога и мог бы воззвать к его личному покровительству, я так и поступил бы, но он уже начал свой отход, и я не видел на левом берегу реки ни одного офицера достаточно высокого ранга, который мог бы оказать мне покровительство, если я сдамся ему. Между тем, подумал я, законы чести отнюдь не требуют, чтобы я при таких обстоятельствах рисковал жизнью. Когда сумятица понемногу улеглась и вблизи моего убежища уже не слышалось цоканья подков, моим первым побуждением было разыскать стоянку герцога и отдаться ему в руки в качестве благонамеренного подданного, которому нечего бояться правосудия, и чужеземца, который имеет все права на покровительство и гостеприимство. С этой целью я выбрался из своего тайника и осмотрелся.

Сумерки уже почти сменились темнотою ночи; на этом берегу Форта всадников оставалось немного или вовсе ни одного, а те, что перебрались уже через реку, давно ускакали, и я слышал только отдаленный стук копыт и протяжный, заунывный голос труб, который разносился по лесам, созывая отставших. Итак, я оказался здесь один и в довольно затруднительном положении: у меня не было лошади, а бурное течение реки, взбаламученной после суматошной сцены, которая недавно разыгралась в ее русле, и казавшейся еще мутнее в неверном и тусклом свете месяца, отнюдь не привлекало пешехода, который не привык переходить реки вброд и только что видел, как всадники при опасной переправе барахтались, погрузившись в воду до луки седла. Оставаясь же на этом берегу, я был бы вынужден после всех волнений истекшего дня и предыдущей ночи провести новую наступающую ночь al fresco, note 91 на склоне одного из холмов Горной Страны.

Note91

на свежем воздухе (итал.).

После минутного раздумья я сообразил, что Эндрю Ферсервис, переправившийся через реку с остальными слугами, бесспорно последует своей дерзкой и наглой привычке всегда соваться вперед и не преминет удовлетворить любознательность герцога или других влиятельных особ касательно моего звания и положения в обществе; значит, мне не было нужды, во избежание каких-либо подозрений, спешить на ночную стоянку герцога, подвергаясь опасности утонуть в реке или, – даже если бы мне удалось благополучно выбраться на берег, – не нагнав эскадронов, сбиться с пути и, наконец, погибнуть понапрасну от шашки какого-нибудь отставшего ополченца, который решит, что такой молодецкий подвиг послужит оправданием его запоздалой явки. Поэтому я решил повернуть обратно к той корчме, где провел минувшую ночь. Приверженцев Роб Роя мне нечего было опасаться: он был теперь на свободе, и я не сомневался, что в случае встречи с кем-либо из его удальцов сообщение о побеге их вождя обеспечит мне покровительство. К тому же, вернувшись, я тем самым покажу, что не имел намерения покинуть мистера Джарви в его трудном положении, в которое он попал, в сущности, из-за меня. И, наконец, только в этих краях я надеялся узнать что-либо о Рэшли и о бумагах моего отца, – а ведь это и было основной целью путешествия, столь осложнившегося опасными приключениями. Итак, я оставил всякую мысль о том, чтобы ночью переправляться через Форт, и, обратившись спиной к Фрусскому Броду, тихо побрел к деревне Эберфойл.

Резкий ветер, временами напоминавший о себе шумным свистом и морозным дыханием, разогнал облака, которые иначе заночевали бы в долине, и хотя не мог окончательно рассеять туман, сбил его в расплывчатые, изменчивые клубы, которые то повисали на вершинах гор, то заполняли густыми и широкими полосами глубокие лощины там, где глыбы камня составной породы, или брекчии, сорвавшись некогда с утесов, стремительно скатывались в долину, оставляя каждый на своем пути расселину, схожую с руслом иссякшего потока. Луна, стоявшая теперь высоко, весело поблескивала в холодном воздухе и серебрила излучины реки и

горные пики и кручи, покрытые туманом, меж тем как свет луны, казалось, поглощался белым руном тумана там, где он лежал густой и плотный, а более легким и слоистым его полосам придавал дымчатую прозрачность, напоминавшую тончайшее покрывало из серебряной кисеи. Как ни затруднительно было мое положение, это романтическое зрелище и живительное действие морозного воздуха поднимали мой дух и бодрили меня. Мне хотелось отбросить заботу, пренебречь опасностью, и я невольно начал насвистывать в такт своим шагам, которые должен был ускорить из-за холода. Я почувствовал, что пульс жизни бьется во мне более гордо и полно по мере того, как крепнет вера в собственные силы, мужество и находчивость. Я был так занят своими мыслями и теми чувствами, которые они возбуждали, что не слышал, как сзади меня нагоняли два всадника, пока они не поравнялись со мною, один слева, другой справа, и левый, осадив коня, не обратился ко мне по-английски:

– Го-го, приятель, куда так поздно?

– Ужинать и ночевать в Эберфойл, – ответил я.

– Дорога в горах свободна? – спросил он тем же повелительным тоном.

– Не знаю, – ответил я. – Увижу, когда приду. Однако, – добавил я, вспомнив об участи Морриса, – если вы англичане, советую вам, пока не рассвело, повернуть назад: в этих краях возникли волнения, и, мне думается, чужеземцу здесь не совсем безопасно.

– Королевские солдаты отступили, не так ли? – был ответ.

– Отступили, и один отряд с офицером во главе разбит и захвачен в плен.

– Вы в этом уверены? – спросил всадник.

– Как в том, что слышу ваш голос, – ответил я. – Я был невольным свидетелем сражения.

– Невольным? – продолжал вопрошавший. – Вы не приняли в нем участия?

– Отнюдь нет, – отвечал я. – Я был арестован королевским офицером.

– По какому подозрению? И кто вы такой? Как ваше имя? – продолжал он.

– Право, сэр, не понимаю, – был мой ответ, – почему я должен отвечать на столько вопросов незнакомому человеку. Я сообщил достаточно, чтобы дать вам понять, в какую опасную и неспокойную местность вы направляетесь. Если вы решите продолжать путь – ваше дело; я не спрашиваю вас о вашем имени и занятиях, и вы меня очень обяжете, если не будете спрашивать меня о моих.

– Мистер Фрэнсис Осбалдистон, – произнес второй всадник, и звук его голоса отозвался дрожью в каждом моем нерве, – не должен насвистывать свои любимые мелодии, если хочет остаться неузнанным.

И Диана Вернон – потому что не кем другим, как ею, были брошены из-под капюшона эти слова, – весело меня передразнивая, просвистела вторую часть моей песенки.

– Боже милостивый! – воскликнул я, как громом пораженный. – Вы ли это, мисс Вернон? В таком месте, в такой час, в такой беззаконной стране, в таком…

– … в таком мужском костюме, хотите вы сказать? Но что поделаешь! Философия несравненного капрала Нима оказывается наимудрейшей: «Как можно, так и нужно». Pauca verba. note 92

Note92

Буквально: «Немного слов» (лат.) – то есть немногими словами сказано все, что требовалось.

Пока она говорила, я старался при необычно ярком свете месяца разглядеть внешность ее спутника. Нетрудно понять, что встреча в таком уединенном месте с мисс Вернон, совершающей столь опасное путешествие под покровительством только одного джентльмена, – что такая встреча не могла не возбудить во мне ревности и удивления. Всадник не обладал низким, мелодическим голосом Рэшли – его голос был более высок и звучал повелительней; к тому же он, даже сидя в седле, был заметно выше ростом, чем тот, кого я больше всех ненавидел и остерегался.

Своим обращением незнакомец не напоминал мне также никого из прочих моих двоюродных братьев – оно отмечено было тем неуловимым тоном, той манерой, по которым с первых же немногих слов узнается умный и воспитанный человек.

Но незнакомец, пробудивший во мне тревогу, казалось, желал уклониться от моего любопытства.

– Диана, – сказал он ласково и властно, – передай своему родственнику его собственность, и не будем терять здесь времени.

Мисс Вернон между тем извлекла небольшой сверток и, наклонившись ко мне с седла, сказала тоном, в котором сквозь старание говорить в обычной для нее шутливой и легкой манере пробивалась нота искреннего чувства.