Роб Рой (др. изд.)
Шрифт:
Он распластался у ног предводительницы, пытаясь обнять ее колени, но она отступила на шаг, словно его прикосновение осквернило ее, так что в знак предельного уничижения он мог только поцеловать край ее пледа. Я никогда не слышал, чтобы человек в таком томлении духа молил о пощаде. Страх не лишил его языка, как бывает обычно, но напротив – сделал красноречивым. Подняв тусклое, как пепел, лицо, судорожно сжимая руки, а взглядом как будто прощаясь со всем земным, он клялся самыми страшными клятвами в полном своем неведении о каком-либо умысле против Роб Роя, которого и любит и чтит, как собственную душу. Затем с непоследовательностью человека, объятого ужасом, он сказал, что был лишь исполнителем
– Я позволила бы тебе жить, – сказала она, – если бы жизнь была для тебя таким же тяжелым, изнурительным бременем, как для меня, как для каждой благородной и высокой души. Но ты, жалкий червь, ты ползал бы в этом мире, нечувствительный к его мерзостям, к его неизбывным бедствиям, к постоянному росту преступлений и горя; ты способен жить и наслаждаться в то время, как благородные гибнут из-за предательства, а злодеи без роду и племени наступают пятой на шею храбрым и родовитым; ты способен объедаться, как собака мясника на бойне, жирея на требухе, когда вокруг уничтожают потомков древнейших и лучших родов! Нет, я не дам тебе жить и наслаждаться такими радостями! Ты умрешь, подлая собака, прежде, чем вон то облако пройдет по солнцу.
Она отдала своим приближенным приказ на гэльском языке, и двое из них тотчас же схватили распростертого на земле пленника и потащили его к выступу скалы, нависшей над водой. Пленник испускал самые пронзительные жуткие крики, какие только может исторгнуть у человека страх, – да, я могу назвать их жуткими, потому что долгие годы они преследовали меня во сне! Когда убийцы, или палачи – назовите их как хотите, – поволокли его к месту казни, он в страшную эту минуту узнал меня и прокричал свои последние членораздельные слова:
– О мистер Осбалдистон, спасите меня! Спасите!
Я был так потрясен этим зрелищем, что не мог отказаться от попытки заступиться за приговоренного, хотя и сам с минуты на минуту ждал для себя той же участи. Но, как и следовало ожидать, мое вмешательство было сурово отклонено. Одни из горцев крепко держали Морриса, другие, завернув в плед большой, тяжелый камень, прикручивали его к шее несчастного, третьи поспешно стаскивали с него одежду. Полуголого и связанного, они швырнули его в озеро, достигавшее здесь двенадцати футов глубины, и громкие возгласы мстительного торжества не могли заглушить его последний предсмертный крик, страшный вопль смертельной тоски. Тело с плеском разбило темно-синюю воду, и горцы, держа наготове секиры и мечи, некоторое время следили, как бы их жертва, освободившись от груза, привязанного к ней, не выбралась на берег. Но узел был затянут надежно: несчастный пошел ко дну, вода, взвихренная было его падением, тихо сомкнулась над ним, – и единица жизни человеческой, жизни, о которой он так жадно молил, была навсегда скинута со счетов.
ГЛАВА XXXII
… До наступленья ночи
Он должен быть отпущен на свободу,
Иль, если месть горит, как рана в сердце,
И сила есть в руке ее свершить,
Земля застонет ваша.
Не знаю почему, но единичный акт насилия и жестокости сильнее действует на наши нервы, чем картины массового уничтожения. В этот день я видел, как в бою погибло несколько моих храбрых соотечественников, и мне казалось,
– Заявляю протест против этого дела, как против кровавого, жестокого убийства. Безбожное дело! Бог воздаст за него должным образом в должный час.
– Так вы не боитесь последовать той же дорогой? – сказала воительница, остановив на нем смертоносный взгляд, каким ястреб глядит на облюбованную им добычу.
– Родственница! – сказал бэйли. – Ни один человек не захочет по доброй воле обрезать нить своей жизни раньше, чем отмеренная ему пряжа отработается на станке. Мне, если я останусь жив, надо сделать на земле еще немало дел – общественных и личных, в интересах городского магистрата и в собственных интересах; и потом, конечно, есть люди, которых я должен обеспечить, – например, бедную Мэтти; она сирота и состоит в дальнем родстве с лэрдом Лиммерфилдом. Так что когда все это сложишь конец к концу… право, все, что есть у человека, он отдаст за жизнь.
– А если я отпущу вас на свободу, – сказала властная леди, – как тогда назовете вы расправу с этой английской собакой?
– Ух! ух! .. гм! гм! – произнес судья, тщательно прочищая горло. – Я постарался бы говорить о ней как можно меньше – меньше скажешь слов, скорее справишь дело.
– А если бы вам пришлось предстать пред лицом того, что у вас именуется правосудием, – продолжала она свой допрос, – что сказали бы вы тогда?
Бэйли повел глазами в одну сторону, в другую, как будто задумал ускользнуть, потом ответил тоном человека, который, видя, что отступление невозможно, решает принять бой и дать отпор неприятелю.
– Вы, я вижу, хотите припереть меня к стене. Но скажу вам прямо, родственница, я привык говорить всегда в согласии со своею совестью; и хотя ваш муж (очень жаль, что его здесь нет, – было бы лучше и для него и для меня), хотя ваш муж, как и этот бедный горец, бездельник Дугал, мог бы вам подтвердить, что Никол Джарви умеет не хуже всякого другого смотреть сквозь пальцы на ошибки друзей, – все же скажу вам, родственница, никогда мой язык не выговорит того, чего нет в моих мыслях; чем признать, что тот несчастный убит по закону, – я уж скорей соглашусь лежать рядом с ним на дне озера – хотя я думаю, вы первая женщина в Горной Стране, позволившая себе грозить жестокой казнью родственнику своего мужа, и не дальнему, а всего в четвертом колене.
Возможно, твердый тон, принятый мистером Джарви в его последней речи, вернее мог подействовать на каменное сердце его родственницы, нежели тон заискивания, каким он говорил с ней до сих пор: так драгоценный камень можно резать сталью, тогда как более мягкому металлу он не поддается. Елена Мак-Грегор велела поставить нас обоих пред собой.
– Ваше имя, – обратилась она ко мне, – Осбалдистон? Так назвала вас та собака, чьей смерти вы только что были свидетелем.
– Да, мое имя Осбалдистон, – был мой ответ.
– Рэшли Осбалдистон, не так ли? – продолжала она.
– Нет, Фрэнсис.
– Но вы знаете Рэшли Осбалдистона? Он ваш брат, если я не ошибаюсь, или, во всяком случае, ваш родственник и близкий друг.
– Родственник, да, – возразил я, – но не друг. Мы недавно сошлись с ним в поединке, и нас разнял человек, который, как я понимаю, является вашим мужем. Кровь моя еще не обсохла на шпаге Рэшли, и рана на моем боку еще свежа. У меня нет причин называть его другом.