Роберт Маккаммон. Рассказы
Шрифт:
Через несколько секунд Бен-младший окликнул меня: «Пап!» — и подвел нас с мамой к большому окну в гостиной, из которого открывался прекрасный вид на луг. На дворе стоял октябрь, и природа вокруг приобретала красные и фиолетовые оттенки. Небо было зеленовато-серым: оно всегда такое перед смерчем. Недавно Вера заметила, что такое небо напоминает шкуру ящерицы, а я подумал, что точнее и не скажешь. Бен-младший тихо произнес:
— Вот, опять.
Мы с Верой посмотрели туда, куда он указывал, и тоже увидели это. Нужно быть слепым как крот, чтобы не заметить.
Смерчи всегда бывают странно-зеленого цвета, как шкура ящерицы. На днях один такой прошёл прямо по Пенсильвания-авеню в Вашингтоне [12] . Это показывали в пятичасовых
— Боже, — прошептала Вера, стоя за моей спиной в бледно-зеленом свете. — Господи, пощади нас.
12
Пенсильвания-авеню — улица в Вашингтоне, соединяющая Белый дом и Капитолий, часто называется «Главной улицей Америки».
13
200 ярдов — ок. 182 метров.
Их можно было разглядеть в смерче: они кружились и кружились, натыкаясь друг на друга, от самого основания до верхушки воронки. Трудно сказать, сколько их там было. Думаю, не одна сотня. Некоторые были полупрозрачными, некоторые казались настоящими, из плоти и крови, как мы с вами. Ветер швырял их туда и сюда, и они падали на землю, будто осенние листья. Они падали на верхушки деревьев и на траву, на заборы и на дорогу, ведущую в Конкордию. Некоторых разрывало на куски, как старые тряпки, попавшие под лезвия газонокосилки; другие же поднимались и, спотыкаясь, уходили прочь, в точности как пьяницы субботним вечером. Теперь смерч двигался в другую сторону, он шёл на юг, вверх по долине, удаляясь от нашего дома, и на каждом шагу выплевывал новых призраков. Вера протянула руку и задернула шторы, и теперь все мы стояли в сумерках, вслушиваясь в стоны деревьев и шум удаляющегося смерча.
— Что ж, — сказал я. Больше сказать было нечего. Глубокомысленно, знаю. И довольно равнодушно. Вера подошла к настенному выключателю и несколько раз раздраженно щелкнула, но свет, похоже, нескоро вновь загорится.
— Вот вам и горячий ужин, — сказала она. Судя по голосу, она готова была разрыдаться. Я положил руку ей на плечо, и она, развернувшись, повисла у меня на шее. Бен-младший заглянул за занавеску, но, очевидно, не увидел там ничего интересного, потому что тут же задернул её обратно.
Кто-то — или что-то — снаружи позвало: «Мэри!». Голос был мужской и ужасно одинокий. «Мэри! Ты здесь?»
Я бросился к двери, а Вера крепко вцепилась в меня. Но мы оба понимали, что я должен открыть. Я отодвинул Веру, подошел к двери и распахнул её.
На пороге стоял болезненного вида мужчина с темными волосами, зачесанными назад и разделенными прямым пробором. На нем был тёмный пиджак, чёрного или серого цвета, я не мог сказать наверняка. Его лицо было бледным, с желтоватым, как у прокисшего молока, оттенком. Увидев меня, он сделал шаг назад. На ногах у него были старомодные высокие ботинки. Он дрожал и все время оглядывался. Его лицо не выражало ничего, кроме озадаченности, и было трудно сказать, видит ли он всех остальных призраков, скитающихся по долине. Он снова посмотрел на меня, открыл рот, и его голос прозвучал как порыв холодного ветра:
— Мэри? Мэри ждёт меня?
— Мэри здесь нет, — сказал я ему.
— Мэри? — повторил он. — Она меня ждёт?
— Нет, — сказал я. — Здесь её нет.
Он замолчал, но рот его по-прежнему был открыт. Глаза блестели, как у собаки, которую только что ударили ногой по ребрам.
— Не думаю, что здесь вообще есть ваши знакомые, — сказал я ему, потому что мне показалось, будто он ждёт чего-то ещё. Он закрыл рот, развернулся и пошёл через весь луг, ступая по траве ногами в высоких ботинках. Я слышал, как он зовет её: «Мэри! Мэри!» Проходя мимо римского солдата, развалившегося на траве, он начал испаряться, а когда мимо пробегал маленький мальчик в панталонах, от него уже почти не осталось следа. Человек, искавший Мэри, растаял в воздухе, выцвел, будто
Мы с Верой просто стояли в темноте и смотрели друг на друга, в то время как призраки снаружи переговаривались и кого-то окликали. Мы слышали боевой клич индейца, крик какой-то женщины, потерявшей кошку, и чей-то нарастающий ожесточенный спор — кажется, на греческом. Все они искали свои миры, частью которых они когда-то были. Но, разумеется, они не могли туда вернуться. Они не могли найти ничего знакомого и никого из знакомых, потому что этот мир больше не принадлежал им. Он принадлежал нам. Вот в чем проблема. Понимаете?
Я помню, что тогда сказал Берт Труман. Я запомнил, потому что это показалось мне разумным. Берт посмотрел на меня, глаза его сквозь круглые толстые очки казались огромными. Он сказал:
— Знаешь, почему это происходит, Бен? Я скажу тебе, что я об этом думаю. Сегодня мы в больших количествах потребляем воду и воздух. Они так загрязнены, что трудно найти хотя бы один глоток чистой воды или свежего воздуха. Помнишь, что случилось прошлым летом, когда океан выбросил на берег весь мусор? Океан больше не может терпеть, он переполнен. — Он приподнял пальцем свои очки и почесал нос. — Как по мне, там, на небесах — или в преисподней — решили, что с них хватит. И тоже выбросили всех этих мёртвых людей на наш берег. Не знаю, где держат всех мертвецов, но это место переполнено. Волны выбрасывают их назад, в наш мир, и это — сущая правда, так же, как то, что я сижу с вами здесь, в парикмахерской Клайда.
— Чепуха, — сказал Клайд, подравнивая бакенбарды Берта. Голос Клайда был похож на свист ржавого парового двигателя. — Эти чертовы призраки попадают к нам через дыру в озоновом слое. Так вчера сказали в программе Дэна Разера.
— Наверное, мы разгневали Господа, — предположил Фил Лейни. Он был священником в баптистской церкви и всегда ходил хмурым, ещё до того, как все это началось. — Мы должны опуститься на колени и молиться так усердно, как никогда раньше. Это единственный способ все исправить. Я имею в виду, мы должны молиться всерьез. Нужно добиться божьей милости, и тогда он все исправит.
— Да все попросту поломалось к чертям, — сказал Люк Макгир. Старина Люк — большой парень, ростом в шесть футов три дюйма [14] , в поношенном комбинезоне, и в то же время он — владелец лучшего участка земли в южной Алабаме. — Как машина, — добавил он, сворачивая себе ещё одну сигарету. — Когда мы меняем цилиндр в своём тракторе, мы не молимся, чтобы все снова заработало. Когда точим лезвие культиватора, мы не падаем на колени и не целуем землю, пока он снова не заработает. Нет, черт возьми. Мир — это огромный механизм. Что-то в нем поломалось, а мастерская закрыта.
14
6 футов и 3 дюйма — ок. 190 сантиметров.