Робеспьер. В поисках истины
Шрифт:
— Не нужно ли вам ещё что? — спросил он.
Но Робеспьер уже крепко спал.
Ребёнок тихонько вышел из комнаты и, бросившись на свою постель, также заснул.
В семь часов утра Робеспьер открыл глаза. Он ничего не помнил, что было ночью, а тот факт, что он спал одетый в кресле, его нимало не удивил. Это случалось нередко в критические моменты его жизни. Он открыл ставни, и в комнате стало светло. Кто-то постучал в дверь. Это был Морис, который просил позволения войти.
Это раннее появление мальчика, которого он очень любил и которому давал в свободные минуты уроки истории, изумило Робеспьера.
—
— Отлично! Зачем ты меня об этом спрашиваешь?
— Потому что... вы знаете... вчера ночью...
— Что вчера ночью?
— Вы меня очень перепугали.
— Чем я тебя перепугал?
Морис рассказал, что случилось ночью.
— Ты в этом уверен? — спросил Робеспьер тревожным тоном.
— А так как вы меня узнали и назвали своим сыном, то я успокоился и подумал, что у вас жар был не очень большой.
— Да, да, ты прав, значит, у меня не был большой жар, если я тебя узнал и назвал своим сыном. Ведь ты, правда, мой добрый сынок, — прибавил Робеспьер, гладя ребёнка по щеке. — Но ты не говори об этом ни слова, нечего тревожить отца и мать.
— Я никогда ничего не говорю!
— Как никогда? — спросил с беспокойством Робеспьер.
— С вами это случилось не в первый раз.
— А что же со мною случалось раньше?
— Вы часто говорили вслух во время сна.
— А что я говорил?
— Какие-то несвязные слова, которые я не мог понять. Но я так привык к этому, что не обращал внимания. А вот вчера случилось нечто необыкновенное, и я вскочил с постели.
— Совершенно напрасно. Я просто устал.
— Может быть, вас расстроил допрос шуана?
— Может быть. Но ты видишь, я теперь совсем здоров. Ну, иди, дитя моё, и помни — никому ни слова.
Когда мальчик ушёл, Робеспьер подумал, что, быть может, слишком мало ходит, и потому у него делается прилив крови к голове. Хорошая прогулка по Елисейским полям была бы для него всего полезнее. Поэтому он переоделся, побрился, попудрился и по обыкновению надушился. Но прежде чем выйти из дома, он вынул из ящика стола написанный за два дня перед тем проект закона и спрятал в карман.
Очутившись на свежем воздухе, он совершенно оправился и пошёл прямо к Кутону, одному из верных своих друзей, в числе которых находились, кроме него, Леба, Сен-Жюст и брат Робеспьера, Огюстен. Он полагал, что лучше было Кутону предложить новый закон конвенту, и тогда ему будет удобнее отстаивать его против оппозиции. Кутон был дома и согласился на предложение Робеспьера. Покончив с ним, он пошёл через Тюильри на Елисейские поля. По своему обыкновению он шагал быстро, несмотря на жару, и Блунт весело следовал за ним, прыгая и лая.
Мало-помалу Неподкупный совершенно успокоился. Он уже хладнокровно обдумывал, кто из его врагов будет жертвою нового закона. Что же касается Оливье, его матери и невесты, то их судьба его более не тревожила. Он решил, что они останутся в тюрьме до тех пор, пока наступит удобное время для их освобождения.
В конце Елисейских полей он повернул к Сене, чтобы выкупать свою собаку, как он обыкновенно делал в тёплые летние дни. На берегу реки он остановился и стал бросать в воду палки, за которыми кидалась собака и, схватив их, приносила обратно. Это мирное зрелище ещё более восстановило хорошее расположение духа, и он явился в конвент вполне готовый к борьбе с врагами.
Как было условлено,
— Если этот закон пройдёт, то всякому из нас остаётся только пустить себе пулю в лоб! — произнёс какой-то голос.
Но Робеспьер вошёл на трибуну, и закон был принят конвентом. На следующий день уже было сделано несколько попыток отменить этот закон, вводивший террор среди конвента, но тщетно.
Пользуясь таким обоюдоострым законом, который можно было одинаково обратить против конвента и Комитета общественной безопасности, Робеспьер мог держать в порядке своих врагов в комитете. Ему стоило только выдвинуть против них обвинение и заменить их своими собственными креатурами, которые слепо повиновались бы его воле.
Всё шло хорошо. Его враги, слепые и неумелые, начали истреблять друг друга и распадаться на мелкие группы с того самого дня, как прошёл закон, сделавший Робеспьера столь грозным для всех; он, со своей стороны, пользовался этими раздорами, но, быть может, слишком торопился. Что касается Комитета общественной безопасности, то он, почуяв опасность, дружно сплотился против Неподкупного, который в случае неудачного результата своей борьбы с комитетом должен был прибегнуть к открытой силе. При таких обстоятельствах он перестал ходить в комитет и стал втайне энергично готовить государственный переворот, для того чтобы навсегда отделаться от своих врагов с помощью Сен-Жюста, которого он вызвал из Северной армии, Ганрио, главнокомандующего Парижской армии, Флерио-Леско, парижского мэра, Пэана, агента Коммуны, Дюма, председателя революционного трибунала, и Кофиналя, его вице-председателя.
План Робеспьера был очень простой. Он предъявит в конвенте обвинение против Комитета общественной безопасности и потребует предания его суду, если же конвент не согласится на это, то он усмирит его войсками Ганрио, а в крайнем случае поднимет с помощью Коммуны народное восстание в Париже.
Что касается Оливье, его матери и невесты, то они всё это время спокойно сидели в своих тюрьмах. Два раза имена Клариссы и Терезы попадали в списки, и два раза их вычёркивал Робеспьер, который приказал подавать заранее эти списки на его просмотр.
Но решительная минута приближалась. Был уже седьмой термидор. Прошло шесть недель после знаменитого праздника Верховного Существа и принятия прериальского закона, который возвёл на эшафот 700 жертв. Террор достиг своего апогея, и Франция тревожно ждала результата борьбы между Робеспьером и его врагами.
Доведённый до крайности Неподкупный назначил последний бой на 8-е термидора, когда он решился снять с себя маску и открыто обвинить Комитет общественной безопасности в конвенте. Хотя он был совершенно убеждён в своём торжестве, но всё-таки считал благоразумным принять меры, чтобы обезопасить Оливье, его мать и невесту в случае своего поражения, как оно ни было невероятно. Их следовало выпустить из тюрьмы и поместить в безопасном убежище, откуда они могли бежать в случае опасности.