Робеспьер. В поисках истины
Шрифт:
Достигнув дверей Якобинского клуба, он вошёл, даже не обернувшись, чтобы посмотреть, следует ли за ним семья Дюплэ. Это здание, некогда принадлежавшее монахам ордена св. Якова, было недавно обращено в революционный клуб. В нём царила могущественная политическая партия, которая имела громадное влияние на государственные дела и на конвент благодаря своей фанатической энергии. Заседания клуба происходили в прежней церкви, теперь обращённой в амфитеатр с возвышенным местом для председателей и трибуной для ораторов. Робеспьер безгранично главенствовал в этом клубе. Его воля была законом для всех, и как только он появился в дверях, то раздались оглушительные
я умру с тобою, Робеспьер, — воскликнул один из депутатов.
— Твои враги — враги всего народа, — прибавил другой. — Скажи только слово, и мы сотрём их с лица земли.
Робеспьер сиял от удовольствия и озирался по сторонам, надеясь, что кто-нибудь возразит ему и тем даст возможность тут же, не дожидаясь завтрашнего дня, отразить все аргументы врагов.
Действительно, в толпе находились его враги: Бильо-Варрен и Коло д’Эрбуа. Они хотели говорить, но их ошикали. Но когда они настаивали на своём, то раздались крики:
— Смерть изменникам! Смерть!
Мало того, в воздухе сверкнули кинжалы, и дело кончилось бы кровопролитием, если бы они не исчезли в толпе.
Имя Робеспьера было на всех устах, и долго все присутствующие, стоя, оглашали воздух рукоплесканиями и криками одобрения, которые доносились до Тюильри.
Семья Дюплэ была вне себя от счастья и терпеливо дожидалась на улице Робеспьера, но он куда-то скрылся, и его нельзя было отыскать.
Выйдя незаметно из зала, где уже восторженные почитатели собирались поднять его на руки и пронести с торжеством по всему Парижу среди оглушительных криков восторга, и подмяв воротник сюртука, чтобы не обратить на себя внимания, он быстро достиг Тюильри, а затем направился в консьержери. Мысли его теперь были самые радужные. Его необыкновенный успех в Якобинском клубе должен был поразить, как громом, Комитет общественной безопасности, и он уже представлял себе, как на следующий день конвент рабски отдаст ему на съедение враждебных членов комитета. С торжествующей улыбкой он прошёл через Новый мост, не бросив взгляда на прелестную картину, открывавшуюся по обеим сторонам в прекрасную июльскую ночь и при мерцании бесчисленных звёзд, отражавшихся в реке.
Он шёл быстро, и теперь мысли его сосредоточились на Оливье, которого он сейчас освободит и место которого займут завтра те самые лица, которые хотели возвести его на эшафот.
Наконец, он остановился у подножия Серебряной башни, заострённый шпиль которой казался гигантским указательным пальцем, поднятым к небу. В этой башне жил Фукье-Тенвиль, государственный обвинитель революционного трибунала. Робеспьер взглянул на окна, в них не видно было ни малейшего света.
«Так Фукье может спать, бессердечное чудовище! — подумал он. — Но и я вскоре буду спать спокойно все ночи напролёт. Ещё три дня, и все ужасы гильотины прекратятся! Больше не будет огульной резни! Я обещал это матери моего сына и сдержу слово!»
Подойдя к главной двери консьержери, он постучал три раза, а когда в двери открылось маленькое окошечко с железными перекладинками, то он сказал:
— Это я, гражданин Робеспьер.
Дверь отворилась на тяжёлых петлях,
— Братский привет, гражданин!
Это был Колас, дежурный тюремщик.
— Мне надо видеть гражданина Фукье-Тенвиля.
— Он ещё не вернулся домой, гражданин.
Робеспьер нетерпеливо махнул рукой.
— Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен? — спросил Колас.
— Я желаю знать, находится ли в числе ваших арестантов Жермен, недавно переведённый из тюрьмы ЛаФорс.
— Мы это легко узнаем в тюремной книге, гражданин, если только книга здесь. Не угодно ли вам войти? Я сейчас спрошу у ночного сторожа. Подождите минутку, мне надо взять ключи.
Колас вошёл в свою комнату и вышел оттуда с ключами, потом он снял со стены зажжённый фонарь и повёл Робеспьера по многочисленным коридорам консьержери. Неподкупный никогда ещё не бывал в этой тюрьме, в которую он сажал столько жертв. Пройдя через старинный банкетный зал французских королей, длинную галерею со сводами, опиравшимися на массивные колонны, они достигли железной двери, которую тюремщик отпер. Тогда Робеспьер очутился в другой длинной галерее под сводами. С левой стороны двое ворот вели во двор, освещённый луною.
Не успел он сделать несколько шагов, как наткнулся на человека, спавшего, сидя на стуле. У ног его стоял фонарь. Это был ночной сторож.
— Эй, Барасен! — воскликнул тюремщик, громко звеня ключами под самым его ухом.
Он вскочил, как сумасшедший, и узнав, что перед ним Робеспьер, начал извиняться, что невольно заснул, так как в последний месяц постоянно привозили ночью столько арестантов, что нельзя было спать ни минуты. С подобострастными поклонами он просил Робеспьера посидеть на его стуле, пока Колас пойдёт за тюремной книгой, хотя вряд ли она была тут так поздно.
— Это какая часть тюрьмы? — спросил Робеспьер, когда Колас удалился.
— Мы между двумя воротами, гражданин. Разве вы никогда не бывали в консьержери?
— Никогда.
Барасен был очень рад, что мог занять Неподкупного интересным разговором, и пустился в бесконечные подробности насчёт знаменитой тюрьмы.
Направо тянулись кельи мужчин-арестантов, а в конце находился двор, в который выходили женские кельи.
— Если вы сделаете два шага вперёд, — продолжал он, — то можете увидеть фонтан, в котором арестантки моют бельё, так как они сохраняют до последней минуты своё кокетство и хотят взойти на эшафот в чистом белье.
Барасен грубо засмеялся, чувствуя себя очень счастливым, что Робеспьер слушает его, по-видимому, с интересом.
— Где вы стоите, тут обыкновенно происходит перекличка, — продолжал Барасен.
Робеспьер вздрогнул и отшатнулся. Взглянув на длинный ряд дверей, он спросил:
— Эти кельи не заняты?
— Нет. А вот здесь, — прибавил он, указывая на дверь прямо против Робеспьера, — содержалась королева.
И он открыл широко дверь, чтобы Робеспьер мог видеть внутренность кельи.
— Здесь ей было не так хорошо, как в Версале, — заметил Барасен с улыбкой.
Робеспьер поколебался с минуту, потом заглянул в келью и закрыл дверь.
— Что это, — воскликнул он, — на этой двери виднеется чёрный крест?
— Это, вероятно, сделал какой-нибудь узник после смерти королевы, и с тех пор все арестанты здесь останавливаются и произносят молитву. Вообще они любят писать на стенах карандашом и даже ногтем. Вот и ваше имя, — прибавил он с грубым смехом.
— Моё имя? — спросил Робеспьер, вздрогнув.