Робин Гуд с оптическим прицелом. Путь к престолу
Шрифт:
— Так а мы-то, мы-то на что?! — хор возмущенных голосов. — Не дадим! Костьми за него ляжем!
— Примас Тук… ну, Адипатус, прямо так и сказал, — вмешивается Статли. — У отца его, сердце, мол, и впрямь, звериное, а этого нам господь послал в утешение за отцовы прегрешения. Ибо сердце у нашего принца доброе, наихристианейшее…
С этими словами Статли отправил опустевший кувшин в окно. Возьми он на пару пальцев левее и у обладателя «наихристианейшего сердца» возникли бы серьезнейшие проблемы со здоровьем. Я немедленно отошел и двинулся к крепостной стене. Ну их на хрен, доброхотов этих. Еще прикончат невзначай…
…
Совесть пыталась отбиваться, но явно неубедительно. Скоро она замолчала вовсе, а я, сам не заметив как, оказался прямо на городской стене…
— Пароль?
— Сталин. Отзыв?
— Ленин гад… то есть, Ленин рад… тьфу, пропасть! И откуда только это высочество такие слова выкапыва… Простите, принц. Не признал…
— Спокойно, солдат. Все нормально. А слова такие, чтобы врагу не произнести, понял?
— Так точно!
Я прошел по стене подальше от часового, и задумался, облокотившись о бруствер. Оказывается уже совсем стемнело? Дела… А меня мучает один вопрос: а что если датчане не отдадут двадцать тысяч марок? Опять грабить?..
Ничего хорошего в голову не лезло, и, чтобы развеятся, я тихонько замурлыкал старую-престарую колыбельную, которую помнил от бабушки. Бабуля, бабуля… Как ты там, без меня?..
Баю-баю-баюшки, Скакали горностаюшки. Прискакали к колыбели И на Рому поглядели. И сказал горностай: «Поскорее подрастай! Будешь в золоте ходить, Чисто серебро носить… Я к себе тебя снесу, Покажу тебе в лесу И волчонка, и зайчонка, И на топи лягушонка, И на елке кукушонка, И под елкою лису. Спи, малыш, засыпай, Скорей глазки закрывай! Спи со Ангелями, Со Архангелями, Со всей силушкой, Со Небесною…— Э-эй! Э-эй, братко!
Я чуть было не подскочил от этого шепота. Окликавший говорил по-русски…
— Э-гей, братко! Что, спужался?
— Тебя, что ли? — спокойно, спокойно. Где он тут у нас? — Ну ты страшный, аж жуть!..
— А что? Напужать могу. И кой-что ишо…
Ага, вон он, притаился. Спрятался в тени бруствера — сразу и не углядишь… Ого! Да он там не один!..
— Все вместе пугать станете, или по очереди?..
— Хо! Зорок, — в голосе говорящего появились нотки уважения. — Новаградец, аль плесковский?
Это он про что? А-а, в смысле, откуда я родом?..
— С… Локтевский я…
— Ростовский, что ли? Знаю я там Локтево, — говорящий поднялся. — А звать тебя как, отрок?
Вообще-то представляется первым гость, но ладно уж… Уважим соотечественника…
— Роман. Роман Гудков. А ты кто будешь?
Но вместо ответа незнакомец делает шаг вперед. Теперь и я могу его рассмотреть. Мужик лет под сорок, крепкий. И двигается так, что сразу понять
— Так ты старому Гудку сын что ли? — мужик подходит поближе. — Знавал я Гудка, знавал… В Полоцке вместе роту князю держали… Слыхивал я, что он к франкам отъезжал, а опосля у суздальцев огнище взял… Должно, и водимую себе нашел… А ты, значит, сын ему? Похож, похож… А тут что деешь?..
О как! Остальные двое тоже поднялись и уже обходят меня с двух сторон. Ишь ты! У одного вроде нож в руке? Ну, мальчики, это вы попутали! Я вам что: придурок из начинашек? Мечей при вас вроде не видно, а на ножах я вам и сам класс показать могу…
— Слышь, дядька, ты скажи своим орлам, чтобы стояли, как стоят, а не то у вашей компании похороны наметятся, — я чуть выдвинул из ножен ятаган. — Потом, ты бы назвался, а то нехорошо выходит: ты меня знаешь, а я тебя — нет. И вообще: это что вы тут делаете? Я-то — здешний, а вот вас я что-то не припомню.
— Как есть — Гудково семя, — усмехнулся тот, что заходил слева, но шаг назад все же сделал. — Смотри, Чурын: един супротив троих, а грозит…
— Спокойно, глуздырь, погоди войничать. Кровь-руду пустить завсегда успеем, а до той поры, мож, миром сговоримся? — Тот, что меня окликал, успокаивающе показал пустые руки. Затем проникновенно произнес, — Что тебе здесь, а, Роман, Гудков сын? Почто на людей одного языка с ножом скакнуть готов? Наша княгиня, дочь Менского князя, а мы ее бояре. Из старших воев, стал быть. Кому б ты здесь роты не дал, наш поп грех отмолит. А гривен всяко-разно поболе отсыплют. Чуешь?..
Ишь ты! Так тут наших много? Пожалуй, именно таких бойцов мне и не доставало… «Поп грех отмолит», говоришь? Так батька Тук не то, что грех отмолит, а еще и святым объявит… Может, попробовать?..
— Занятно. Слушай-ка, воин, а ваших… ну, то есть, наших у вас много?
— Дак, почитай, десятка три полных, — сообщает тот, что назвал меня «глуздырем».
— И еще четверо, — добавляет тощий.
Он, кстати, самый опасный из всей честной компании. Жилистый, с узким, хищным лицом и холодными глазами. Если что — буду его первого валить…
— Тридцать четыре, значит… Так-так… А ежели я, к примеру, вам по три марки на человека сразу предложу, а потом еще добавим, с добычи — пойдете ко мне?
— Да ты, кто будешь-то, чтобы таким местом серебра бросаться? — вскидывается крепыш, но тут худой что-то зашептал ему на ухо. Тот недоверчиво хмыкнул, а потом спросил, — Это тебя, что ли принцепсом Робером именуют.
— Да, — на всякий случай я отступил еще на шаг назад и снова положил руку на рукоять ятагана. Кто его знает, что «землячкам» может в голову стукнуть?.. — Не похож?
— А я что говорю?! — взорвался жидистый. — Гудок — тот еще блудень удатный был! Должно, слюбился с какой, а та рексовой женкой и окажись… Вот и вырос такой витязь… А про три марки — не лжешь ли?
— Вам — хоть сейчас дам, остальным — коль придут…
— Ты вот что, Гудкович… — Жилистый делает шаг вперед. Похоже, что командир — именно он… — Мы за прочих тебе слово сказать так не можем, но коли подождешь — завтра поутру ответим. Прощевай, пока…
С этими словами он подходит к стене и перемахивает через бруствер. Остальные следуют за ним. Твою мать! Да у них тут веревка на крюке! А я и не заметил. Во, блин…