Роддом, или Неотложное состояние. Кадры 48–61
Шрифт:
Пока Святогорский беседовал с мужем пациентки, Родин и Поцелуева сидели в её кабинете как оплёванные.
– А я-то, дура. Сама за тем папой по всему отделению бегала. Тыдыбыра гоняла. Только что был, только вышел, сейчас вернётся…
– Шизофреники очень хитрые.
– Шизофрения очень хитрая. А бедные шизофреники – жертвы этой хитрости.
– Мы идиоты. Хорошо, что у нас остался Святогорский. Который был достаточно смел…
– А ведь прав – Мальцева сразу поверила бы ему.
– Не гожусь я на должность начмеда!
– А я – заведующей.
– Ты – годишься,
– Всё, хватит! – Оборвала мужа Оксана Анатольевна. – Что за сеанс самоуничижения. Которое паче гордости, ага! Учиться, учиться и учиться. Раз мы такие дебилы! Погрязли исключительно в ремесленных манипуляциях-операциях и совершенно разучились думать.
Оксана схватила трубку внутреннего телефона и яростно потыкала в кнопки.
– Тыдыбыр! На следующую неделю готовишь клинический разбор Лизиного случая. И пространный подробный доклад на тему «Беременность и психические заболевания».
На следующий день Святогорский в присутствии Родина, Поцелуевой, Разовой и, конечно же, Алексея, – вывел Лизу из комы. Она открыла глаза, уставилась на Святогорского.
– Мальчик. Красивый здоровенький мальчик. Немножко маленький. Но недоношенные потом даже перегоняют…
Лиза нашла взглядом мужа и, ласково улыбнувшись ему, сказала:
– Папа!
Все похолодели. Алексей бросился на колени перед Лизиной кроватью, схватил её руку и заплакал.
– Ты – папа, а я – мама. Вот и стали мы папой и мамой! Почему ты плачешь?
В этот момент поневоле заплакали все присутствующие. Разве Святогорский помнил о врачебном долге.
– Лиза, у вас болит голова?
– Нет… Боже мой! Я и не заметила, что у меня не болит голова! Откройте же скорее занавеси и принесите мне сына! Почему вы все плачете?
Святогорский настоял, чтобы Алексей отвёл жену к психиатру. Лиза отрицала своё общение с отцом. Сама мысль об этом была ей дика. Её отец давно покоится в земле. Как она могла с ним общаться?! Хитрая шизофрения ушла. Навсегда или на время?
– Алексей, любите ли вы «Доктора Хауса» так, как люблю его я? – поинтересовался Святогорский.
– Я-то люблю! Но вы, врач! Наверное, вам там многое нелепо? – удивился Лизин муж.
– Это да, это да. Но это же не профессиональное пособие и не ремесленное руководство. А в остальном – это очень мудрая сказка. Помните серию, где к Хаусу приходит лётчица, жаждущая стать астронавтом и у неё…
– Да. «Ты будешь единственным астронавтом с аневризмой головного мозга. И потому – самым осторожным астронавтом».
Алексей хотел подарить Святогорскому машину. Но Святогорский сказал, что ему будет достаточно ящика коллекционного виски. Алексей презентовал ему ящик такого виски, что автомобиль обошёлся бы дешевле.
– Я умру около этого бухла, так и не открыв его! Это просто невозможно! Самогон такой стоимости! Вот где настоящая шизофрения!
Впрочем, как-то к нему заявился Панин. И сам открыл бутылку, продемонстрировав смелость, которой не хватало его старому другу.
– Панин! Верни Мальцеву в начмеды! Родин – шикарный мужик, замечательный врач. Но ему не хватает… Пока не хватает. Но, понимаешь,
– Я что, против? – бурчал Панин. – Я только за. Но она… Да ты сам всё знаешь. Вот бери бутылку и сам лезь к ней в берлогу. Я ещё не настолько ума лишился – медведицу в спячке беспокоить!
Кадр пятидесятый
Берлога
Здравствуй, Танюша!
Я обещал не писать тебе длинных писем. Подхватываю на окончании предыдущего.
…В 1905 году Матвей Фёдорович и Екатерина Даниловна сели на пароход, отчаливавший из Одессы в Константинополь. Маленькой Мусе едва исполнился годик. Мой прадед – в честь которого назвали, как ты уже знаешь, твоего покойного мужа – очень любил Отечество, уважал политику Господина Столыпина и понимал чувства Государя. Но более всего он любил, уважал и понимал свою семью. Не надо было обладать нечеловеческим чутьём, чтобы догадываться: пятым годом всё это не ограничится.
Первоначально он планировал осесть в Европе. Но именно любовь к семье погнала его дальше по глобусу. И в 1913 году он продаёт налаженный бизнес, богатый дом в предместье Парижа и прибывает в Нью-Йорк. Наверняка ты в курсе, что некогда были такие времена, когда для того, чтобы стать гражданином Соединённых Штатов Америки, было достаточно до них добраться…
В дверь постучали и Мальцева немедленно свернула почтовое окно. Разумеется, никто не будет ждать разрешения войти. Особенно Святогорский.
– Тань! Поднимись наверх, бога ради! Ты ведёшь себя просто неприлично!
– Аркадий Петрович, даже Панин блюдёт прайваси!
– На то он тебе и муж. Друзья же людям даны вовсе не для соблюдения личных границ. А накурила-то, накурила! Ты что, несколько сразу запаливаешь?!
Святогорский помахал ладошкой, развеивая совсем не воображаемый дым, и осуждающе посмотрел на пепельницу. Размерами она напоминала скорее небольшое корыто и действительно была заполнена до краёв. Иные сотлели сами. Другие – были затушены задолго до конца…
– Эстет хренов!
Татьяна Георгиевна вытряхнула пепельницу в стоявшую у стола корзину для бумаг.
– Так лучше?!
– Нет, не лучше. Раньше ты была аккуратней.
– Ага. И весила на двадцать килограммов меньше.
– Да всем плевать!
– Мне не плевать!
– Если тебе не плевать – возьми себя в руки! Похудей! Меньше кури! И бухать по чёрному завязывай! – Он кинул красноречивый взгляд на полный до краёв стакан виски и перевёл его на опустошённую наполовину бутылку.
Татьяна Георгиевна захлопнула крышку лептопа, судорожно вздохнула и, окунув лицо в ладони, разрыдалась.
– Ну, здрасьте-приехали!
Святогорский подошёл и обнял свою старую подругу.
– Не кисни!
Мальцева со всхлипом обняла товарища, уткнувшись в его начинающее разрастаться брюшко и загундосила обиженным ребёнком:
– Аркаша! Ты – признанный эксперт в деле успокоения женщин и всё, что ты можешь сказать мне: «не кисни!»?
– Прости, – анестезиолог погладил её по голове. – Не кисни, нытик!