Родишь мне сына
Шрифт:
— Это из-за интервью?! — поняла она без лишних разговоров. — Из-за интервью ведь, да?! Говори мне прямо, тварь!
Баба оказалась жесткой. И это неудивительно. Чтобы копать под наших чинушей, надо быть не просто смелой — надо от природы иметь железные яйца. И у Листьевой они были. Уж побольше, чем у тех, кто ее заказал.
— Да, красапета. Из-за интервью. Но ты уже ничего не изменишь. Заказ есть заказ. Ничего личного... Спустилась на колени, опустила голову. И лучше не дергайся.
— Нет... Прошу... — катились у нее слезы по щекам.
Красивые
— Советую закрыть глаза и не дергаться. Будет лучше, если все произойдет легко и с первого выстрела. Не заставляй меня стрелять тебе в сердце — это больно и грязно...
Но никто не хотел умирать. Вообще никто.
Она достала телефон. Но не затем, чтоб позвонить в полицию — она показывала мне заставку.
— Посмотри, вот мой сын!
Она держала перед пистолетом фото мальчугана лет двенадцати. Может, меньше. В эти годы я тоже лишился матери. Но это пошло мне только на пользу — жизнь закаляет. И тут мы подошли к самому главному.
Правило третье, оно же последнее: никакой пощады и сомнений.
— Да мне посрать на твоих детей! Убрала телефон и руки за голову!
— Нет! Ты ведь тоже человек! Ты ведь должен меня понять! Я не верю, что тебе по барабану! Неужели тебе правда все равно?!
Она прижимала смартфон к своим губам и будто целовала малого на прощание. А я просто взводил курок и готовился сделать свое дело. Готовился стрелять в упор.
— Я не человек — я солдат. Я просто выполняю приказы. И мне все равно, есть ли у тебя семья, собака или больная мамка. Я просто аудитор. И если бы мне поручили убить твоих детей, твоего мужа, твоих друзей — будь уверена, моя рука бы не дрогнула. Всадил бы пулю в каждого. Я выполню все, что прикажут, Азиза. Поэтому обычно с жертвами не базарю, — вжимал я дуло глушителя ей прямо в лоб. — Со мной бессмысленно торговаться. Все, что ты можешь выбрать — это получить пулю в висок и сохранить свое лицо нетронутым, или смотреть мне и дальше в глаза, как долбаный герой, но поехать на кладбище в закрытом гробу. — Она стояла на коленях и билась в истерике. Она ощущала дыхание смерти, но не хотела склонять головы. — Вот, — ткнул я себя пальцем в правую щеку, — видишь, как выглядит пуля, попавшая в лицо?! Я знаю, каково это! Смотри на этот шрам! Смотри! У тебя будет такой же, если не наклонишь чертову башку!
Я опустился на одно колено, чтобы показать свое уродливое лицо во всей красе. Чтобы она прочувствовала мою боль, как чувствую это я сам. Все эти годы после воскрешения. После того, как начал жить заново и теперь бесконечно отдаю долги своей темное стороне. А другой и не осталось...
— Ты просто бездушная тварь, — говорила она через слезы. — Твои шрамы — только вершина айсберга, полного дерьма. Внутри ты еще ужаснее, чем снаружи. — Она сказала это и плюнула в лицо. А потом злорадно добавила: — Как жаль, что пуля не убила тебя. Желаю сдохнуть от рук такого же упоротого
Я выпрямился и схватил ее за горло. Прижал к стенке лифта так сильно, что у нее из носа пошла кровь.
— Умолкни, сука!
Но она и не думала молчать. В ней проснулась жажда мести — ей хотелось сделать так, чтобы заказ заполнился надолго.
— Стреляй! — орала она с огнем в глазах. — Сделай это! Выполни свой долбаный заказ! Ты же никого не щадишь! Стреляй!
— Закрой рот! — крикнул я и с силой вжал глушитель прямо между глаз той сучке.
Но в следующее мгновенье что-то произошло. Я почувствовал нечто странное.
— Твою гнилую душу видно даже без шрамов! — смеялась моя жертва через боль и страх. — Надо быть просто слепым, чтобы это не заметить!
Мое тело вдруг пронзила судорога. Словно дернуло током от рук до кончиков пальцев на ногах. Я увидел ее — передо мной стояла Лана. Прямо в этом лифте, на коленях. А я держал ее на мушке, собирался выстрелить.
— Нет... — тряс я подбородком и пытался выбить из головы эту картинку. — Нет! Замолчи!
— Стреляй, скотина! Давай же! Стреляй! Чего ты ждешь?!
Она повторяла мне это снова и снова, а я не мог избавиться от видения.
— Умолкни! Заткнись!
Но Азиза кричала это слово без умолку. Она проговаривала это опять и опять, будто правда хотела умереть.
— ДАВАЙ ЖЕ! СТРЕЛЯЙ! УБЕЙ МЕНЯ, УБЛЮДОК! ПРИСТРЕЛИ!
— Заткнись!
— УБЕЙ! СТРЕЛЯЙ! ТЫ ЖЕ ЭТОГО ХОЧЕШЬ! ТАКОВА ТВОЯ РАБОТА!
— ЗАТКНИСЬ!!!
И я не выдержал. Я это сделал.
Надо быть слепым, чтобы это не заметить. Надо быть слепым, чтобы это не заметить. Надо быть слепым... чтобы... это не... заметить...
Лифт открылся на подземном паркинге. И я буквально вывалился из него. Не вышел, а именно вывалился. Меня будто ударили чем-то тяжелым, огрели по голове. И я просто полз к машине, сжимая виски.
Это было больно. Это было ужасно. Но я ничего не мог поделать.
Ведь она была права. Абсолютно права. Только Лана этого не видит. Не видит, что я... сущее зло.
Я ехал по городу словно в бреду. Шварцу не звонил, как он и сказал. Я не хотел никого видеть, не хотел ни с кем говорить. Мое сердце сдавливали спазмы — я впервые понимал, что сделал неправильно. Это было впервые. Так не должно было быть, просто не должно. Я очень сильно оступился, зашел не туда. И исправить это будет сложно. Если вообще остались шансы.
Подъехав к дому, я увидел, что он пуст. Она ушла.
Меня встречали черные окна без капельки света. Здесь меня никто не ждал. Ни ослепшая девушка, которую я насильно сюда привез. Ни ее уродливая собака, которую я ненавидел всей душей. Абсолютно никто.
Я хотел открыть дверь, но ладонь стыдливо замерла у ручки. Мне не хотелось туда входить. Не хотелось ощущать тот холод, пустоту, к которой так больно привыкнуть.
Меня здесь никто не ждет. Дом пуст. И все из-за меня — потому что изнутри я такой же урод, как и снаружи.