Родная кровь
Шрифт:
Я думала о том, чтобы позвонить Лорен и нажаловаться ей на Мелани, раз уж я не могу поговорить с ней о том, что меня действительно беспокоит, но потом решила дождаться, пока Грег уйдет на работу. Я знаю, то, что я решила подождать, должно быть, шокирует вас. Но Лорен ведет себя совершенно иначе, когда Грег дома. Они сошлись, когда были совсем молоды, и временами я думаю, не прогадала ли она. Но обычно Лорен кажется такой счастливой и никогда не жалуется на Грега. Наверное, это неважно, в каком возрасте они начали
Однажды я спросила у нее, почему она так поступает. Скрытность совершенно чужда моему характеру, поэтому мне было трудно понять, как Лорен сдерживается. Она сказала, что ей не нравится думать о неприятностях. Хотела бы и я так. Тогда, возможно, я позабыла бы о том, что из-за меня погибла девушка. Возможно, я простила бы себя.
Сейчас я хотела бы позабыть обо всем, но моя вина словно больной зуб, в который все время хочется ткнуть языком. Снова, и снова, и снова.
Сеанс тринадцатый
Хотела бы я сказать вам, что мне легче. Мне нравится, как вы улыбаетесь, когда я говорю, что у меня все получилось, что ваши советы помогли мне. Многие из них действительно помогли. Но в последние месяцы все происходит настолько стремительно, что у меня нет времени обдумать одну проблему, как уже обрушивается следующая.
Каждый день я вбиваю в строку поисковика имя Даниэлы, чтобы проверить, не появилась ли новая статья.
Семья Даниэлы создала в ее память веб-сайт, и я постоянно смотрю на ее фотографии и читаю заметки о ее жизни. Этим летом она должна была выступать в роли подружки невесты на свадьбе своей лучшей подруги, и они только заказали платья. Я плакала, думая о ее платье, висящем сейчас где-то в кладовке. Вы говорили, что моя одержимость жертвами Кемпинговогб Убийцы может быть связана с тем, что я пытаюсь справиться со своим страхом потерять дочь, но я не думаю, что это так. Не знаю, почему я проникаюсь болью Даниэлы, почему смотрю на эти трогательные фотографии, почему хочу узнать все о ее жизни.
Много лет назад вы сказали мне, что мы не можем управлять тем, что мы чувствуем, мы можем управлять лишь своей реакцией на собственные чувства. Но иногда, даже если у тебя есть выбор, как поступить, обе альтернативы настолько ужасны, что сам по себе выбор теряет смысл.
В субботу утром я была в магазине с Элли, когда наконец зазвонил мобильный. Я не узнала номер, но, судя по коду, звонили из Британской Колумбии.
– Алло? – осторожно спросила я.
– Ты не говорила, что у тебя есть дочь.
Я остановилась посредине прохода между стеллажами, чувствуя, как стальная рука страха сжимает горло. В нескольких шагах впереди Элли с красной сумочкой через плечо толкала маленькую тележку. Остановившись, она осмотрела коробку с макаронами и неодобрительно поджала губы.
– Нет, не говорила.
– Почему?
Я подумала о Даниэле.
– Это была мера предосторожности. Ты причиняешь боль людям, и…
– Она моя внучка!
Элли подошла ко мне, таща за собой тележку. Я прижала телефон к груди.
– Милая, почему бы тебе не пойти вон в тот угол магазина и не выбрать какую-нибудь кашу?
Элли нравится осматривать все коробочки, сверяя цену. Она берет одну коробочку, ставит на место, выбирает другую. Обычно это приводит меня в бешенство.
– Она сейчас с тобой? – спросил Джон.
Черт. Он меня слышал.
– Мы в магазине.
– Как ее зовут?
Каждая клеточка моего тела кричала: «Солги!» – но, возможно, Джон уже знает ее имя.
– Элли.
Малышка подняла голову. Я улыбнулась, и она продолжила свое сравнительное исследование цен на каши.
– Сколько ей лет?
– Шесть.
– Ты должна была рассказать мне о ней.
Мне хотелось сказать ему, что у него нет права знать что-либо о моей жизни, но сейчас нельзя было его злить.
– Прости меня. Ты прав. Но я защищала свою дочь. Любая мать поступила бы так же.
Он промолчал. Мимо меня прошла какая-то женщина. Интересно, что она сказала бы, узнай, с кем я разговариваю.
– Ты не доверяешь мне.
– Я тебя боюсь. Я не понимаю, зачем ты убил Даниэлу.
– Я и сам этого не понимаю.
Когда Джон позвонил, в его голосе слышались злость и раздражение, теперь же они сменились виной. Мое сердцебиение немного замедлилось.
– Ты должен перестать причинять боль людям, – взмолилась я.
Я задержала дыхание, ожидая, что Джон рассердится.
– А ты не должна мне лгать. И должна говорить со мной, когда ты нужна мне.
– Я не буду лгать, ладно? И постараюсь разговаривать с тобой всякий раз, когда тебе это будет нужно. Но бывает, что я не могу взять трубку, потому что кто-то рядом. Если я не беру трубку, ты можешь оставить сообщение, и я тебе перезвоню.
– Так не пойдет.
Интересно, подозревает ли Джон, что копы прослушивают наши разговоры, подумалось мне.
– Если ты будешь все время звонить мне, мои друзья и семья начнут задавать вопросы.
– Так расскажи им.
– Они запретят мне говорить с тобой, и…
– Ты хочешь сказать, что копы не хотят, чтобы твои близкие знали о наших разговорах.
Он говорил ровным голосом, но меня это не обмануло. Джон проверял меня.
Мой пульс опять зачастил. Да, Джон подозревает меня. Но подозрение и уверенность – это разные вещи. Нужно было придерживаться моей версии.
– Нет. Я хочу сказать, что моя семья не примет нашего общения. И они могут обратиться в полицию.
– Ты и так уже связалась с полицией.